Павел I

В смысле требования подчинения себе военного персонала, полной покорности, слепого повиновения, неумолимой строгости в исполнении правил, распоряжений, полученных приказаний, Павел добился таким путем положительных и отчасти полезных результатов. После нескольких месяцев, проведенных в России с отрядом принца Конде, герцог Анжуйский, хотя он и неохотно подчинялся установленному режиму, не мог, однако, не признать принесенной им в этом отношении пользы: «Тем, что нас держали под страхом, нас сделали внимательными, точными при исполнении служебных обязанностей; в результате даже егеря из благородных делают приблизительно то, что им приказывают». Но темперамент и направление ума государя, стремившиеся к крайностям, изуродовали всю пользу дела, доведя ее до абсурда и ужаса. Указание на это можно найти в очень распространенном в свое время анекдоте, где доля вымысла дает себя чувствовать. В одной деревне, где была устроена дневка, к командиру эскадрона, сидевшему за сытным обедом, явился вахмистр.

– Ну что?

– Ваше высокоблагородие, все благополучно, только жид не хочет отдать сено по той цене, которую вы назначили.

– А у других жидов разве нет?

– Никак нет-с.

– Ну, делать нечего. Дай жиду сколько спрашивает, да повесь его!

Вахмистр ушел, но через четверть часа явился вновь.

– Ну что еще?

– На этот раз все благополучно, ваше высокоблагородие. Сено принял и жида, как изволили приказать, я повесил.

По свидетельству современника, Павел, узнав о случившемся, будто бы разжаловал офицера в рядовые за его участие в убийстве, но тотчас же произвел его в следующий чин за введение такой отличной субординации в вверенной ему команде, и, если не по содержанию, то по крайней мере по духу, подлинные решения государя не раз бывали сходны с этим.

Подобно повиновению, обязательность службы не допускала, в его глазах, ни исключения, ни извинения. В сентябре 1797 года он предложил оставить армию тем из генералов, «которые привыкли быть больными, когда они нужны»; 12 июня 1799 года он решил, что «те из офицеров, которым болезнь не позволяет следовать за полками в поход, должны, однако, их догнать без всяких извинений!».

При такого рода организации и взглядах служба была адом. Однако ее суровость отражалась на офицерах больше, чем на солдатах. Павел оставался верен своему главному стремлению, которое нельзя назвать демократическим, так как он не допускал никакой кратии, власти, вне себя самого, но которое толкало его покровительствовать в каждой группировке лиц низшим слоям в ущерб прочим. Вся его военная работа была, по-видимому, этим проникнута. Простые солдаты страдали только от сосредоточения войск в больших городах, где, за отсутствием достаточного числа казарм, размещение тридцати-сорока человек в каждом доме было одинаково тягостно и для жильцов, и для их хозяев. Зато система взысканий, введенная в употребление новым уставом, представляет собой для большой массы войска заметное улучшение в сравнении с прежним режимом. Вопреки усиленным его строгостям, он действительно стремился заставить восторжествовать правильное судопроизводство над произволом начальников. Он предоставлял каждому стоящему ниже право обращаться к правосудию против стоящего выше его на иерархической лестнице.

Начальники же видели во всех отношениях мало приятного при новом режиме. «Военная служба суровее всего, что вы можете себе представить, – писал Роджерсон Семену Воронцову в июне 1797 года. – Офицер, даже летом, не смеет уехать без разрешения из города, чтобы повидать сестру или родителей». Даже в свободное время от учений, маневров и парадов, доведенных до того, что принимавшие в них участие не знали отдыха, Павел хотел всегда иметь весь свой состав под рукой, совершенно готовым и настороже. Отсюда, быть может, эти частые тревоги, о которых г-жа Головина говорит в своих «Воспоминаниях», когда звук рожка, неправильно принятый за сигнал, приводил в движение целые полки. От генерала до подпоручика, все постоянно держались начеку, так как малейшая небрежность могла повлечь за собой ужасные последствия. Однажды за шалость, в которой были виновны семнадцать кавалергардов, командир эскадрона, Фроловский, прогнал двоих из них сквозь строй, хотя они были дворяне. Командир полка Давыдов не одобрил примененного наказания. Во внимание к положению наказанных молодых людей битье палками должно было бы быть заменено ударами саблей плашмя перед фронтом всех эскадронов. Не оправдав ни того, ни другого из двух офицеров, Павел разжаловал в солдаты всех семнадцать повес, и настолько все чины были унижены, что решение было признано актом милосердия! Один подполковник, предупрежденный, что он рискует подвергнуться тому же, равнодушно сказал: «Солдат, полковник, генерал – теперь это все одно!»