<…> И вот мы незаметно подошли к наилюбопытнейшему на всей выставке. <…> Ради одной этой маленькой картинки стоило бы пойти в дом княгини Барятинской [840]и в первую голову следовало бы показать ее психиатрам. Я это говорю совершенно серьезно. Им и карты в руки. По этому совершенно красноречивому документу они воссоздали бы, может статься, один из интереснейших в мире созидательных процессов больного творчества.
Это — картинка Филонова, густо написанная масляными красками [841]. Словно после чудовищной человеческой катакомбы, чья-то рука собрала на холст эти отрезанные головы. Да какие головы? У одних каменные скулы, крепкие, неподвижные, у других широкое вздувшееся лицо переходит остроконечной дыней в череп, у третьих — круглые, застеклившиеся, полные безумного ужаса глаза. На некоторых головах и лицах верхняя кожа отсутствует и сквозят сухожилия и пучки нервов. По всем направлениям тянутся скрюченные руки с ободранной кожей. Личико младенца разлагается заживо, и что-то зловеще багровое в «трупном» тоне щек. Это — не картина, это — какой-то морг. Морг, порожденный горячечной фантазией.
Но будем же справедливы к автору. Наряду с этими клиническими, замораживающими кровь подробностями, наряду с ними — очаровательные куски живописи: чистой, прозрачной и нежной. И они, эти кусочки живописи, сами выигрывая, подчеркивают весь творящийся вокруг них кромешный ад. Так сверкала бы чистая, белая и красивая девушка в толпе изъеденных язвами прокаженных. Справедливость требует отметить также местами удивительно строгий рисунок, в особенности, где гуляют по холсту руки. Каждый сустав прочувствован с такой анатомической точностью, которая заставляет невольно вспомнить о Врубеле.
Картинка Филонова — драгоценнейший психиатрический документ. Она требует самого широкого распространения. Чтобы была издана в красках, и чтобы каждый студент-медик имел ее среди своих записок, лекций и атласов.
Н. Н. Брешко-Брешковский
О выставке «Союза молодежи» [842]
Сегодня — вернисаж выставки «Союза молодежи» [843].
Вот уж, действительно, трогательное соседство… Два непримиримых лагеря. Крайне левые и крайне правые. Это «Петербуржцы» [844]на Инженерной и тут же, во дворе, «Союз молодежи».
<…> «Петербуржцы», те хоть — старое, сорганизовавшееся общество, не Бог весть с каким, но все же с капиталом. А вот «Союз молодежи» — это все, почти за немногими исключениями, беднота и богема. Они жмутся и сами исполняют плотничьи работы, вбивают гвозди, вешают картины. Входит светская барышня Зельманова [845]и, сняв жакет, вооружается молотком и — только поспевай за нею.
«Союз молодежи» левее в этом году, чем когда бы то ни было. Но все относительно на белом свете. Левизна его меркнет в сравнении с крайностями московского «Ослиного хвоста» [846]. «Ослиный хвост», это — нечто невероятное! Какая-то сплошная клиника душевнобольных.
К «Союзу молодежи» примкнул Мошков. Прежде он сам подвизался в «Ослином хвосте», но заправилы кружка нашли его «отсталым», консервативным, и, покинув «ослиный хвост», Мошков основал клуб «Бубновых валетов».
В Москве, на выставке «Бубнового валета», нашумела картина Мошкова, где он изобразил себя и другого художника, Кончаловского, нагишом… Теперь эта картина украшает «Союз молодежи» и, будем думать, так же скандально прогремит, как и в Москве.
В таком виде еще никто не писал автопортретов. Глядя на эту картину, видишь, что Мошков не ко двору был со своей техникой в «Ослином хвосте». Рисунок у него реальный, академический. Вот только в смысле раскраски Мошков условен. <…> Видимо, писал Мошков этот «семейный портрет» вскоре по возвращении с каких-нибудь жарких, экзотических купаний, ибо тела того и другого — коричневые, как обожженная глина. И лица смуглые, как у мавров. <…>
Блистают своим отсутствием братья Бурлюки. Говорят про одного из них положительно невероятную вещь, будто бы этот «художник» засел в Москве и пишет в школе живописи здоровые этюды с натуры без малейшей даже тени своих недавних кривляний. <…>