Павел Филонов: реальность и мифы

Автору данных строк рассказывали, что Филонов жил в те годы в Доме искусств. Невский 17 ^[722]. Напротив строгановского дворца. Это так называемый «Сумасшедший корабль», его называла [так] Ольга Форш ^[723]в своих воспоминаниях об этом тяжелом и славном времени. Дом искусств был литературным центром и прибежищем мятущейся интеллигенции тех лет. Здесь жили те, кто не имел сил отапливать свои квартиры в замерзших домах. В этом доме иногда жил Александр Блок. Гумилев вел один из первых тогдашних семинаров для начинающих поэтов. Собирались на обсуждение новых рукописей члены общества ОПОЯЗ ^[724], — где видную роль играли Шкловский и Тынянов. Только что создавалось литературное братство Серапионовы братья ^[725]. На общих собраниях выступал со своими литературными произведениями художник Петров-Водкин. Делал доклады искусствовед Пунин. Сейчас это кажется необычным, но Александр Грин, тоже живший в этом доме, присутствовал неизменно на всех собраниях. Но никогда не говорил сам.

Филонов далеко не часто бывал на общих заседаниях. Его доклады были редкими. Это было время наибольшей славы школы аналитического искусства ^[726].

Отгремела гражданская.

В 1922 г. художник создает свой автопортрет ^[727]в развитой аналитической системе. Между юношеским автопортретом и этим прошло десять лет.

Каких лет!

Совсем иной образ. Бег времени, разломы исторического бытия в беге времени, смены психологических состояний выражены пересечением графических линий. Линии драмы жизни. Зримый образ тайной диалектики души.

Сознание рассыпано на «атомы», на изначальные формы, из этих «атомов» возникает как «формула», как «вывод» лицо человека, с которого содрано все наносное.

Это лицо мудреца и пророка. Лицо самой судьбы.

Художник был еще молод в 1922 году. Но какое предчувствие грядущего!

Двадцатые годы. Конным взводом мчатся годы.

Медь оркестров над павшими.

Больше, чем война и голод, скосил сыпной тиф.

Суровый известняк над могилами.

Еще безлюден Петроград. Пустынны улицы, кирпичные трубы заводов бездымны.

Надежды и смерти. Уходят те, с кем начинал художник.

Умирает Чекрыгин.

Раздавлен колесами поезда ^[728]. Остались незавершенными замыслы. Не написаны фрески: «Восстание и вознесение» о переселении человечества в космос. Замысел навеян философией Федорова. Не написана Чекрыгиным книга о Федорове.

Сохранилась ли ее рукопись?

Случайна ли смерть?

Умирает Хлебников. Уходит будетлянин, надломивший себя скитанием по России, среди голода и сыпняка в поисках своей правды. Уходит будетлянин.

Уходит и остается в нашей памяти поэтом, который грезил судьбой пророка. Высокие надежды эпохи и ее трагический хаос зашифрованы в усложненной ее поэзии.

Как реквием по умершему другу, как реквием по эпохе поэта создает Татлин спектакль по философской поэме-драме ^[729] «Зангези» ^[730].

Двадцать третий год. Татлин тоже скоро уйдет в добровольное забвение, в бесконечное творческое молчание, потому что хочет остаться в памяти поколений тем, кем был. Юношей, связавшим свою юность с юностью революции, создателем архитектурной мечты.

Поэма «Зангези» превращена Татлиным в театральную мистерию.

Кто дожил до сегодняшних дней из тех, кто видел этот давний спектакль? Где те студенты Горного Института и студенты Академии художеств, где первые ученики Филонова — все те, кто писал декорации, играл на сцене? ^[731]Мы ищем прошлое. Трудны поиски.

Седобородый археолог рассыпает потускневшую мозаику своих воспоминаний. <…> Мы вслушиваемся, вспоминаем, хотим вжиться в это неведомое нам прошлое. Глухие отголоски былого.

Старый ученый вспоминает о своей студенческой юности, о своем участии в спектакле «Зангези», об увлечении поэзией Хлебникова, о литературных вечерах Маяковского, о том, как когда-то, еще студентом археологического факультета университета провожал он художника Филонова по пустынным улицам Петрограда.

Для нас достаются из старинного книжного шкафа журналы начала двадцатых годов с рецензиями на спектакль, уже тронутые желтизной, и фото с картин Филонова.

Старый хозяин отодвигает свои труды, чтобы найти нужное нам.

Читает на память когда-то полюбившиеся строки Велимира.

«Годы, люди и народы
Убегают навсегда,
Как текучая вода.
В гибком зеркале природы
Звезды — невод, рыбы — мы,
Боги — призраки у тьмы» ^[732].

Спектакль играли студенты. Татлин привлек одну молодежь. Всего не хватало в скудном [19]23-м году ^[733]. Спектакль создавался трудно. Репетировали в мастерской Татлина, находившейся при Музее живописной культуры на Исаакиевской площади, в бывшем доме поэта Мятлева (Исаакиевская площадь, д. № 8) ^[734]. Декорации строились в маленьком театральном зале.