Паутина будущего

— Я жил в Каталонии. В Героне, около реки. Мы распахивали поля, жали оливковое масло и при каждом удобном случае ругали своего короля. В горах там было тепло, и нам улыбалось сверху голубое небо. Рядом было море, и летом мы все, бывало, ходили любоваться его красотой. Это была неплохая жизнь. Я мог бы быть богат, если бы не имел слишком много старших братьев; дом наш был большой, но моя доля была слишком мала.

Умирает король, и французы настаивают на том, чтобы трон перешел к их лакею Филиппу. Все отправляются на войну. Марши, вторжения, повсюду осады и сражения. Мы, каталонцы, бьемся за то, чтобы иметь своего собственного короля и собственный флаг… Сейчас мне кажется, что то с нашей стороны было не слишком умно.

Однажды из Барселоны прибыл полковник. С ним был отряд испанских солдат, поэтому мы демонстрировали ему всяческое уважение.

— Здесь у меня список, — сказал полковник, раздуваясь от важности. (Он хотел арестовать тех, кто был в этом списке.) — Требую выдать этих преступников, — закончил он.

Странно, но никто не знал этих людей. Полковник, подтянутый и надушенный пудрой и духами, сказал, что ему все равно и что любые двадцать каталонцев похожи на двадцать других. Может быть, он был прав. Он выгонял людей из домов и спрашивал их имена. Некоторые называли свое имя, другие отказывались. Через день-другой полковник отобрал двадцать человек, подходивших ему. Он произнес короткую яркую речь, и этих людей повесили. На следующий день он отбыл, а мы, посудачив, вернулись к нашей работе. Основным моим занятием в то время была обработка деревянных досок для последующего изготовления бочек. Но я не переставал думать о повешенных людях.

Проходит несколько лет, и теперь уже по дороге из Барселоны приходит отряд англичан. Во главе отряда генерал Джеймс Стэнхоуп. Я вижу его, я узнаю его. У него синяя форма со множеством медных пуговиц. И при нем сержант, который вместе с пятнадцатью солдатами подошел к нам. И, конечно же, он зачитывает нам список имен и требует выдать этих людей.

«Ну уж нет», — подумал я на этот раз. И еще некоторые подумали так же. Ночью мы вырыли погреб под полом сарая, где делали бочки. Погреб был квадратный и очень глубокий; мы старались не думать о том, что он очень похож на могилу. Там мы прятали некоторых из людей, которых англичане хотели повесить. В списке было десять человек, но мы могли спрятать только пятерых. Они хотели повесить только десятерых, и это наводило на мысль о том, что англичане были меньшим злом, чем испанцы, — надеюсь, вы простите, что я так говорю. Это было только то, что мы подумали.

Мэддок бросил на Валентина понимающий взгляд.

— Здесь вы можете говорить свободно, — сказал он низким и мягким голосом.

— Хорошо, — продолжил Валентин, еще ближе прижимаясь к костру, чтобы согреться. — После этого мы ждали, что будет дальше; несколько человек было повешено. Но тех, кого мы прятали, они не получили! Три дня эти пятеро просидели в яме, пока мы изготовили бочки. Однажды ночью мы на повозках вывезли эти бочки, в которых сидели прятавшиеся люди, далеко в горы. Там мы нашли пастуха, который увел их в безопасное место.

Он снова замолчал. Долгое время в темном лесу не было слышно ни единого звука. Казалось, затих даже ручей. Костер начал было гаснуть, но Валентин быстро подбросил веток в огонь.

— И что было дальше? — спросил тихо Мэддок.

Каталонец посмотрел на него поверх костра, и в его глазах отразилось пламя.

— А дальше ко мне пришел он.

Валентин показал пальцем в сторону Стенелеоса.

— Никто не видел его. С ним был парень — француз с печальным лицом, который сказал, что он… — Валентин запнулся и наморщил лоб, вспоминая произношение. — Он был гугенот, — наконец выговорил Валентин. — Парень говорил мне это снова и снова, повторяя, что этого нельзя забывать. Он был из Швейцарии — это я помню точно.

— Вы первый раз тогда увидели Стенелеоса?

— Да.

Валентин еще ближе придвинулся к костру, чуть ли не уткнувшись лицом в его пламя. Он уже рисковал обжечь себе брови. Затем он понизил голос, как бы делясь с Мэддоком секретом, хотя, конечно, Стенелеос с его чуткими ушами прекрасно все слышал.

— Знаете, когда это было?

Мэддок улыбнулся короткой улыбкой, не коснувшейся его глаз.

Валентин ответил на свой вопрос:

— Это было всего неделю назад — но только в прошлом столетии.

С этими словами он откинулся назад, наблюдая за реакцией Мэддока.

— Ну и какой же был тогда год?

Мэддок, казалось, удивил собеседника своим спокойствием. Валентин пожал плечами и ответил уже без излишнего мелодраматизма:

— Шел тысяча семьсот девятый год от Рождества Христова.

— Понятно.

— А какой сейчас год?

— Тысяча восемьсот шестьдесят второй.

— Целый век, — сказал Валентин и развел руками, как будто получив решающее доказательство своим словам.

Мэддок, проворачивая в уме числа, в свою очередь неторопливо обдумывал проблему.

— Сто пятьдесят три года.

— Я не силен в цифрах.

— А где ваш друг-гугенот? — Мэддок произнес это слово значительно хуже, чем Валентин.

— Он остался, чтобы продолжить работу. У него для этой работы очень умелые руки и умная голова.