Паутина

Кавказец не успел сделать и двух шагов вперед, как в глаза ему ударил ослепительный луч света. В какие-то доли секунды до этого ослепления, в момент вспышки фонаря, он скорее угадал, чем увидел, впереди себя человека в советской военной форме. Это и определило его дальнейшие действия. Он поднырнул под луч света и упал вперед с вытянутыми руками, как делал это тысячи раз, ныряя в воду. Бросок был так молниеносен, что человек с фонарем не успел уклониться. Павел ухватил противника за ноги и почувствовал, как тот падает, он даже ощутил радость от уверенности, что победил, спас себя. Но в этот момент что-то навалилось сзади. Всего лишь на ничтожную долю секунды опешил Павел, напрягшись каждой жилкой своих мускулов, рванулся в сторону от каменной тяжести, придавившей его к полу пещеры. В нем вспыхнуло остервенение во сто крат сильнее того, что сегодня толкало вперед и только вперед. И было в этом взрыве столько физической мощи, что люди, державшие Павла, отлетели. Он отпрыгнул к выходу из пещеры, палец его уже лег на спусковой крючок автомата, и в этот момент что-то больно ударило Павла по ногам; он упал на спину, снова кто-то придавил его, и он подумал, что теперь уже, видно, не сбросить с себя оковы. Но так считал разум, а тело, налитое отвращением к своей несвободе, остервенением и ненавистью, руководимое инстинктом самосохранения, продолжало бороться…

Павлу удалось схватить человека, лежавшего на нем, рукой за шею. По-звериному рыкнув, кавказец впился зубами в горло врага, но тут же удар по голове мгновенно разжал руки и зубы Павла, опустошил его тело, погасив в нем и остервенение, и ненависть, и жажду свободы…

Глава вторая. Тревожное утро

Александр Пащенко торопливо шел по узенькой извилистой улочке небольшого осетинского горного селения, где стоял вот уже несколько дней резервный полк. Почти в каждом дворе за низкими плетнями мелькали люди в военной форме, стояла техника, слышались молодые мужские голоса. Прошло всего минут двадцать после подъема, но откуда-то уже доносились робкие, будто еще не до конца проснувшиеся звуки русской гармони, треньканье балалайки. Наверное, со дня своего основания это крохотное селеньице не знало такого воинственного многолюдья и связанного с ним беспокойства.

Местных жителей не было видно. Каждый из них уже занимался своим извечным, как сама жизнь, делом, которое не терпело праздности в будние дни.

В селении жили в основном скотоводы. Занимались они еще охотой, но какая могла быть охота в такое тревожное, неопределенное время?!

— Эй, лаппу! — услышал Пащенко и резко остановился.

Он сразу узнал старика Касполата, с которым познакомился в штабе полка в первый же день прибытия части в село. Касполат вместе с другими стариками селения пришел тогда в штаб, чтобы сказать: сельчане готовы принять у себя в домах бойцов и командиров, накормить их.

Командир полка ненароком обидел стариков, когда ответил, что у бойцов имеются своя кухня, свой паек и что нет никакой необходимости ставить их на довольствие к горцам, которым и без того приходится нелегко…

Вызов в штаб был срочным, но Пащенко не мог пройти мимо Касполата, не откликнувшись на зов старика и не поздоровавшись с ним. Александр знал, что горцы — народ благородный, честный, хлебосольный, но и обидчивый, когда им не отвечают взаимностью. Надо же, как расстроились старики в штабе, когда командир полка отказался ставить своих бойцов на довольствие к сельчанам. Рассердился тогда Касполат: «Разве может горец принять в свой дом гостя и не посадить его за стол? Разве кто-нибудь из нас, — оглядел он стариков, — позволит навлечь на себя позор? Скажет людям, что гости отказались от его стола?»

Касполат широко распахнул перед Пащенко свою калитку.

— Мидама рацу, Александр. Заходи, сынок, гостем будешь. У тебя легкая нога и светлое сердце. Когда я увидел тебя сегодня, сразу понял: все у меня получится.

По-русски старик говорил плохо, изъяснялся больше по-осетински и жестами, но Пащенко почему-то хорошо понимал его.

Александр бережно пожал старику руку и неловко ссутулился, словно застеснявшись своей мощи. Рядом с ним худой и хрупкий Касполат казался седобородым подростком.

— Большое спасибо, — улыбнулся Пащенко. — С удовольствием заглянул бы к вам, но тороплюсь — срочный вызов.

Старик сделал протестующий жест рукой. Довод военного, видимо, показался ему неубедительным. На его смуглом, довольно крепком лице с живыми карими глазами, появилось выражение недовольства. Но вот старик посмотрел на молодого человека и сразу осекся, увидел как ему неловко. Александру крайне неприятно было отказывать старику.

— Я обязательно зайду, обязательно, сейчас не могу, — повторил он.

— Бахатыр канут, — виновато заговорил Касполат и чуть отступил от Пащенко. — Извини, не понял сразу. Фандараст. Счастливого тебе пути.

— Бузныг, спасибо, — обрадованно улыбнулся Александр.

— Хорз, лаппу. Хорошо, сынок, принеси в наш дом радость.