Пасынок судьбы. Искатели

До Клушенки добрались почти в восемь вечера. Автобус высадил пассажиров, сразу расползшихся в темноте в разные стороны, словно тараканы, и уехал, обдав нас бензиновой гарью. Получившая деньги Пустыриха поманила нас пальцем и заковыляла вдоль единственной в деревне улицы. Нам ничего не оставалось, как идти следом.

Еще в Вязьме мы почувствовали, насколько отличается здешняя атмосфера от угарной, копотной московской, и теперь, шагая по темной деревенской улице, мы просто пили этот чистый, пахнущий лесом, сухим сеном и свежей, подмерзшей землей воздух.

Пустыриха остановилась у покривившегося, вросшего в землю домика, тремя маленькими окнами глядящего в палисад. На занавешенной террасе горел свет – хозяйку ждали. Скрипнула калитка, мы вслед за старухой прошли по деревянным мосткам к дому. Она указала на скамейку:

– Тута обождите! Сам сейчас выйдет, а дома у меня не прибрана, гостей не ждала!

Мы переглянулись, но, делать нечего, уселись на ветхую скамью и закурили.

Пустыриха скрылась в доме, потом послышался ее скрипучий голос, и в ответ – тяжелый, гулкий бас, гудевший, как в трубу. Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел могучий старик с растрепанной бородой, в валенках с галошами, абсолютно лысый, и почему-то веселый.

– Здорово, мужики! – басонул он, тяжело спускаясь с крыльца: – Ну, чего? Сразу поедем, али отдохнуть хотите?

– Да можно и сразу. Мы не устали! – вразнобой ответили мы с Борисом, пораженные какой-то былинной могучестью деда.

– Ну, глядите, мужики! А то можно было б и опосля! Ланноть, пойду запрягать, курите пока!

Дед убрел за дом, на задний двор, заскрипели отворяемые ворота сарая, приглушенно ржанула лошадь. Из дома вышла Пустыриха, пристально посмотрела на нас, вдруг погрозила пальцем и проскрипела:

– Вы тама не фулюганьничайте! Андреич мой ногами хворый, а так мужик – хоть куды! Будете озоровать, поломает!

– Да ты что, бабусенька! – засмеялся Борис: – Мы люди приличные, зачем нам «фулюганьничать»?

– Да хто вас знает? – проворчала старуха и ушла в дом.

– Н-но… Ну, давай, радёма! – забасил вдруг чуть не над самым ухом Андреич, ведя в поводу коня, за которым загромыхала телега.

Мы вышли из палисадника, забрались на душистое, слегка влажноватое сено, Андреич взгромоздился на передок, слегка шлепнул коня вожжами:

– Ну, ласковая, н-но!

И мы поехали…

* * *

Дорога шла селом, потом свернула под гору, по раздолбанному мосту пересекла реку и углубилась в темный, еловый лес. Мрак, такой плотный, что хоть глаз коли, обступил нас, и только хлюпающая под копытами коня и колесами телеги грязь, да чувствительные толчки говорили о том, что мы вообще движемся.

Меня удивила перемена, произошедшая с Борисом. Дитя пригородов, сын промзон, железных дорог и вокзалов, искатель, в Москве всегда уверенный в себе, даже временами нагловатый, попав в глухие деревенские края, сник, стушевался, все больше озирался по сторонам, пока наконец не спросил у возницы заметно дрожащим голосом:

– Андреич! А волки у вас тут водятся?

– Не-е! – задорно ответил дед, понукая лошадь: – Волков давно уже не видать. Кабанов страсть как много, особенно щась, осенями. Бабы в лес по грибы пойдут, дык потом их с елок снимают всем селом!

– А что, разве кабаны нападают на людей? – тревожно спросил Борис.

– Когда гон у них, случается! – степенно ответствовал Андреич раскатистым басом: – А так – не, он же, кабан, хто?

– Кто? – напрягся Борис.

– Свинья, она и есть свинья! – добродушно закончил дед, и заорал, обращаясь к лошади: – Н-но, прости господи, колхозная худоба! Ш-шевели мослами, каурая!

Лошадь дернулась, для виду побежала чуть быстрее, потом перешла на привычный уже тряский шаг.

Я лежал на сене, наслаждаясь нашим путешествием, вдыхал ароматы ночного леса, вслушивался в ночные звуки – где-то хрустнула ветка, раздался крик какой-то птицы, зашелестели под порывом ветра еловые лапы, что-то прошуршало в пожухлой траве…

Мне вдруг подумалось, что и сто, и пятьсот, и тысячу лет назад все могло бы быть точно также – и эта дорога, и деревянная телега, и каурая ленивая крестьянская лошадь, и кряжистый дед, привычно ее понукавший… Время остановилось, вечные звезды через разрывы облаков смотрели на мир, я расслабился, растворяясь в ночи, словно кусочек сахара в стакане чая, и тут Борис нашарил мой рукав и схватил меня за руку.

– Чего ты? – удивился я, недовольно очнувшись от блаженной истомы.

– С-серега, где твой ликер? – чуть стуча зубами, спросил искатель, и в темноте я увидел, как сверкнули белки его бегающих глаз.

– На, вот он, в сумке. – я протянул Борису квадратную литровую бутыль. Он жадно схватил ее, свернул крышку, и припал губами к горлышку, несколько раз ощутимо булькнув.

– Чего-то мне не по себе в этой темнотище! – сказал Борис, протягивая мне бутылку: – Хлебни, приятная штука!