Под двумя слоями бревен они с Николенькой обнаружили пустую нишу, стены которой были укреплены листвиничными же сваями. Из нишы в сторону, противоположную берегу Тобола, вел довольно просторный подземный ход, метров через десять заканчивающийся небольшим восьмиугольным помещением с вымощенным каменными плитками полом. Посередине этой рукотворной пещеры на резном каменном троне сидела хорошо сохранившаяся мумия мужчины, одетого в истлевший кожаный плащ, бронзовые доспехи и высокий остроконечный кожаный шлем, обшитый железными пластинами. В погребалище было на удивление очень сухо, металл почти не покрылся ржавчиной, а само тело мужчины настолько высохло, что практически ничего не весило.
Одежда мумии, богато украшенная, не походила по фасону ни на один известный искателям народ (Профессор так и записал: «Поразительно, но эти странные перчатки, рукава, надевавшиеся отдельно, кожаная манишка с нашитыми золотыми пластинами – другой подобный костюм не известен науке!»).
Шею похороненного овивали цепи, подвески, бусы, на груди красовался круглый серебренный амулет с каменным глазом посредине. (Мы с Борисом напряглись, ожидая услышать какие-нибудь подробности об амулете, но Профессор не задержался на нем). Уши украшали массивные серьги в виде змей, кусающих свой хвост, а в длинные волосы были искусно вплетены серебренные и золотые спиральки, создававшие вокруг шеи подобие защитной сетки, кольчуги. На коленях древнего воина лежал бронзовый топор, нож, и странный железный серп на длинной рукояти, видимо, тоже оружие, но очень уж необычной формы.
– Скорее всего, этот серп предназначался для лишения жизни несчастных людей или животных, предназначавшихся в жертву! – предположил Паганель, читавший вслух с экрана компьютера записи Профессора.
Обследовав стены, пол и потолок усыпальницы, Профессор с Николенькой пришли к выводу, что с того момента, когда мумию усадили в каменное кресло, или скорее трон, и до сегодняшнего дня ни кто не тревожил могильный покой умершего.
Последние записи касались установления более-менее точного возраста захоронения. Профессор, насколько это возможно в полевых условиях, исследовал фрагменты кожи и дерева из усыпальницы и предварительно датировал погребалище третьим тысячелетием до нашей эры.
На этом записи обрывались. Паганель дочитал последнюю строчку и откинулся на спинку кресла:
– Ну вот, собственно, и все… Интересно, с точки зрения науки, очень интересно. Но в нашем с вами деле особо новой информации не прибавилось… Ну что же, пришло время познакомиться поближе если не с самим этим… м-м-м…«мумием», то хотя бы с одной из его вещичек!
Мы одевались в просторной прихожей. Наша с Борисом одежда, вычищенная умелыми руками Зои, казалась новой, словно только что из магазина! Догадливый Борис тут же вознамерился написать письменную благодарность девушке, я с удовольствием к нему присоединился, внутренне ругая себя за тупость. В самом деле, почему такие простая мысль, как идея с благодарственным письмом, не пришла мне в голову первому?
Паганель, посмеиваясь, принес нам бумагу и ручку, и спустя пять минут Борис приколол к двери записку, плод наших совместных усилий:
Паганель пробежался глазами по тексту и усмехнулся:
– Хитро, хитро! Между прочим, день через несколько часов закончится, молодые люди!
Борис ойкнул и полез исправлять «до скончания дня» на «до скончания дней». Наконец, исправленная и дополненная, записка утвердилась на двери и мы стали натягивать одежду.
Паганель, облаченный в рыжую кожаную куртку и клетчатый наваррский берет со смешной помпошкой, принес из кабинета пузатый старомодный саквояж, потом открыл дверцу шкафчика, запустил в него руку и вытащил вороненый пистолет средних размеров.
– Добро должно быть с кулаками? – ухмыльнулся Борис.
– Нет, Боренька, добро просто должно быть! – Паганель засунул пистолет во внутренний карман куртки и продолжил:
– Перефразируя вождя мирового пролетариата, всякое добро лишь тогда чего-нибудь стоит, если оно умеет защищаться!
Я, с детства испытывающий знакомую каждому мужчине тягу к оружию, которая не прошла даже в армии, спросил:
– Настоящий? А если милиция…