Кузьма двинул ему по печени. Мужик, согнувшись ненадолго, еще больше рассвирепел. Глаза совсем красными стали:
— Нас, работяг, всякая шушера на кулак берет? Ты нам сапоги вылизывать будешь, гнида недобитая! Политическая блядь! Всех вас перебить надо!
Кузьма, мигом оценив ситуацию, взял мужика за кентель.
Катерина пыталась утащить Кузьму домой. Но Огрызок цыкнул на бабу, велел в избу убираться.
Тут толпа собираться начала. И, не узнав, в чем дело, принялась стравливать мужиков. Подзадоривала.
Огрызок понимал, что ничего хорошего ожидать не приходится. Толпа поддержит своих, вспыхнет не драка, а побоище. И во всем виновным окажется он, Кузьма. Но оставить мужиков с поддержкой толпы, а самому уйти, означало — дать повод и на завтра приставать к Катерине любому желающему.
— Да чё ты трясешься? Вмажь этому говну по соплям! Чтоб знал, как задевать наших! Ишь, приехало сюда всякое ворье! — провоцировали мужиков из толпы.
Кузьма по голосу узнал Самойлова. И, отыскав его в толпе, бросился к нему напролом. Но кто-то опередил Огрызка. Откинул ударом на лед. Кузьма еще не успел вскочить на ноги, как услышал:
— Кенты! Нашего молотят! — и двое озверелых мужиков врезались в толпу, круша, разбрасывая, калеча каждого попавшегося под руку. Толпа, на миг оцепенев и поредев слегка, сбилась в кучу. И, ощетинясь, поперла на фартовых. Крик, брань, стоны, хруст — взметнулись искрами во все стороны.
— Бей воров!
— Гони их из поселка!
— Убить их, убить! — перекрывали друг друга голоса. На вытоптанном снегу перед столовой алели пятна
крови. Орали, пытаясь успокоить своих отцов и мужей, женщины и дети. Иных выволакивали из побоища с разбитыми до неузнаваемости лицами, с выбитыми зубами. Других волокли — сами идти не могли. Кто с кем дерется и за что, невозможно было разобрать! Бабы плакали, унося домой искалеченных мужиков.
У одного перебили позвоночник. Не то что идти — встать не может. Второму обе ноги переломали в драке. Третьему вышибли глаз. Старые и молодые — все в крови и синяках, они никак не могли успокоиться и дрались зло, с остервенением, не глядя, кого бьют, лишь бы кулаки кого-то доставали. Милицейский свисток, как холодный дождь, тут же парализовал драку. Все на секунду оцепенели, замерли. И поспешно попытались улизнуть подальше от столовой.
— Всем на месте быть! — послышались голоса оперативников.
— Что случилось? — подошли к толпе, вмиг указавшей на Кузьму.
— Зачем же ты так? — глянула на него с укоризной Валентина. Огрызок стоял, понурив голову. Но в это время подоспела Катерина. Она рассказала все. И оперативники, вырвав у толпы троих виновников драки, повели их в милицию, закрутив им руки за спины. Самойлов, проходя мимо Кузьмы, обронил, словно невзначай:
— Не сойдет это тебе даром…
Кузьма, словно кто подкинул его, подскочил к Ивану, кулак сработал сам — в висок. Мужик упал, толпа загудела.
Валентина едва успела оглянуться, заметила здоровенного парнягу, замахнувшегося на Огрызка колом из забора. Кузьма пружиной отскочил. Кол сшиб с ног машиниста драги. И снова толпа раскололась на две части. Теперь уж между собой стали выяснять отношения. Правоту доказывали кулаками.
— Иди домой! — строго приказала Кузьме Валентина и предупредила: — Приведи себя в порядок и зайди в милицию. Разобраться надо. — Но, подумав, предложила: — Лучше я сама зайду. Попозже.
Кузьма умылся, переоделся. Глянул на себя в зеркало. Да, без синяков и его не оставили. Такого фингала под глазом он давно не имел. «Стареть начал. Раньше меня никто не успевал на кулак взять. А тут вон как изрисовали…» И тут же вспомнил об обнове для жены. Достал валенки, заставил Катерину примерить их. И услышал злые голоса во дворе. Когда выглянул из двери, глазам не поверил: Валентина, сшибив с ног громадного мужика, гасила горящий угол избы.
Кузьма схватил первую же попавшую под руки тряпку, сшиб пламя. Дико, по- звериному, кинулся на мужика. Вдавил пальцы в глаза. И, если б не Валентина… Сшибла Огрызка с поджигателя. И велела Кузьме быстро прийти в милицию. Сама повела пойманного в отделение.
Неделю гудел поселок. Всех виновных отправила милиция в воронке в Магадан. Но жители никак не могли смириться с тем, что четверым мужикам предстоит суд, а фартовые — сухими из воды вышли. И Катерина ходит в жертвах… Ей вслед не одно злое пожелание было послано. Ее проклинали, ругали на все лады. А она словно не слышала. Ходила по поселку, подняв голову, и никого вокруг себя не видела и не замечала.
Кузьма, после случившегося, обнес избу крепким забором из металлических прутьев. Такие не только человеку, трактору не согнуть. На концах — острые пики. Высота забора такая, что и здоровенному мужику рукой не достать. Меж прутьев — мыши не проскочить. Й ворота повесил железные. Их бульдозер не сдвинет.
Поселковые, глядя на это, злились и завидовали:
— Во, живучая мразь! Окопались у нас под боком! И смотрите! От нас отгородились! Вроде они — люди, а мы — говно!