Пастораль сорок третьего года

— Нет, — решительно отрубил Эскенс, — Между нами говоря, машина принадлежит доктору Лаверману, и он дает ее только ради нелегальных. Он сам помогает им, карточками например, но на большее не идет. Он говорит, что готов помогать нелегальным, но для участия в ковбойских приключениях не даст своей машины.

— Мне думается, что наша операция тоже в интересах нелегальных. Она напугает предателей. Может быть, мне поговорить с доктором?

— Не надо. Мы не можем требовать этого от доктора Лавермана, — сказал Хаммер. — Он и так делает слишком много, к тому же его машину можно узнать из тысячи: маленькая, приземистая, с огромным капотом. Ее вид не изменишь, как номер или цвет. Спросите меня, и я отвечу: только не его машину. Нечего зря втягивать доктора в эту историю.

Схюлтс собрался уж было сказать, что там, где ради дела готовы пожертвовать жизнью четырех заложников, можно подвергнуть риску и доктора с его машиной, но Эскенс опередил его:

— А зачем нам машина? В шесть часов на улице не будет ни души…

— Хватит и одного прохожего, — возразил Схюлтс. — А что прикажешь делать, если появится немецкая машина? Не забывай, что мы будем стрелять — разбудим весь квартал. Представляю, как мы бежим по городу, преследуемые оравой молодчиков!

— Нет, так не пойдет, — заявил Баллегоойен. — У меня сразу же начнется одышка…

— Велосипеды, — не отступал Эскенс — Предлагаю велосипеды.

— На них не уйдешь ни от машины, ни от мотоцикла, — сказал Хаммер. — Но где найти машину? А бензин? Спросите меня, и я отвечу: это еще сложнее, хотя бензин мы как раз можем попросить у доктора. У вас нет знакомых с машинами?

— Кажется, есть, — немного подумав, ответил Схюлтс. — Я без труда достал бы ее, если бы не проводил эту операцию на собственный страх и риск, как я вам уже говорил. Но я постараюсь. Машина, видимо, будет немецкая; в этом есть свои преимущества. Как только это выяснится, я сообщу Тоону, а он перадаст вам. Если же ничего не выйдет, то остановимся на велосипедах… Теперь, кажется, все. В любом случае мы увидимся…

Он собирался встать, чувствуя себя утомленным и желая положить конец совещанию, но Баллегоойен вдруг повел себя так странно, что Схюлтс испугался, как бы не пришлось повторить совещание с самого начала и просидеть здесь до одиннадцати часов. Словно от острых болей в животе, торговец цветами крутился, ерзал и пыхтел на своем стуле. Схюлтс порадовался, что Баллегоойену не поручили стрелять. В ответ на его вопросительный взгляд толстяк перестал ерзать на стуле, почесал за ухом и уставился на стол, примерно на то место в метре от Схюлтса, где, как маленькое солнце, отражался электрический свет; сам Баллегоойен видел это отражение явно в другом месте, и только предупредительностью и тактом объяснялось, что он смотрел туда, где видел отражение Схюлтс, который почувствовал что-то неладное.

— Я понимаю, что вы никогда раньше не занимались подобными делами, — сказал Баллегоойен. — Я не виню вас. Но все же как быть с отпущением грехов?

— С отпущением грехов? Чьих? Уж не Пурстампера ли, черт побери!

— Вот именно. Так положено.

— Да, так положено, — категорично подтвердил Эскенс.

— Бог мой! — воскликнул Схюлтс, совершенно сбитый с толку. — Не хватало нам…

— Слышать имя господне куда приятнее, чем ранее упомянутое вами всуе имя дьявола, — сказал торговец цветами с очаровательной улыбкой. — Не сердитесь, я не хотел вас обидеть. Но не можем же мы застрелить Пурстампера как собаку? Как вы считаете?

— Считаю, что можем, ведь он вел себя как собака, думается мне. Еще вопрос, захочет ли он сам этого. Обычно энседовцы не очень-то уж религиозны, хотя и распространяются о вере. Впрочем, это практически неосуществимо.

— Неосуществимо, неосуществимо, — запричитал Баллегоойен. — Все понятно, но нам и об этом не следует забывать. Так положено, ясно? Прочесть отрывок из Библии, молитву, как водится. Мой сын…

Чтобы разубедить его, пришлось вмешаться Хаммеру.

ГАЗЕТА НА РАССВЕТЕ