Пастернак

Вами следом за гробом Татьяны Федоровны, я не знал, с кем рядом иду. <...> Как странно и глупо кроится жизнь!»105 Интересно, что Цветаева тоже прекрасно помнила Пастернака лично как московского знакомого, но его стихи оставались вне ее внимания, даже встречали внутреннее сопротивление, пока в начале лета 1922 года он не послал ей в подарок «Сестру мою жизнь». Книга взорвала мироощущение Цветаевой. Для берлинского журнала «Эпопея» она сразу написала свою первую критическую статью, которая носила название «Световой ливень»: « Сестра моя Жизнь ! Первое мое движение, стерпев ее всю: от первого удара до последнего руки настежь: так, чтоб все суставы хрустнули. Я попала под нее, как под ливень. Ливень: все небо на голову, отвесом: ливень впрямь, ливень вкось, сквозь, сквозняк, спор световых лучей и дождевых, ты ни при чем: раз уж попал расти! Световой ливень»106 таково авторское объяснение названия. Надо сказать, что при всей повышенной эмоциональности, которая ощущается и в этом фрагменте, статья Цветаевой попала во многие цели. Она угадала и безошибочно определила не только общее направление пастернаковского роста, но и многие мелкие особенности его поэтического склада, которые в это время можно было уже без всяких оговорок назвать принципами его поэтики. Приведем несколько цитат, чтобы дать представление о степени восторженного принятия Цветаевой «Сестры моей жизни»:

«Думаю, дар огромен, ибо сущность, огромная, доходит целиком. Дар, очевидно, в уровень сущности, редчайший случай, чудо, ибо почти над каждой книгой поэта вздох: С такими данными... или (неизмеримо реже) А доходит же все-

245

таки что-то ... Нет, от этого Бог Пастернака и Пастернак нас помиловал. Единственен и неделим. Стих формула его сущности. Божественное иначе нельзя »107.

«Пастернак большой поэт. Он сейчас больше всех: большинство из сущих были, некоторые есть, он один будет. Ибо, по-настоящему, его еще нет: лепет, щебет, дребезг, весь в Завтра! захлебывание младенца, и этот младенец Мир. Захлебывание. Пастернак не говорит, ему некогда договаривать, он весь разрывается, точно грудь не вмещает: а ах!»108

«Пастернак это сплошное настежь: глаза, ноздри, уши, губы, руки. До него ничего не было. Все двери с петли: в Жизнь!»109

И напоследок о себе самой:

«Это не отзыв: попытка выхода, чтобы не захлебнуться. Единственный современник, на которого мне не хватило грудной клетки»110.

То же звучало и в ее стихах:

Клянусь дарами Божьими:

Своей душой живой!

Что всех высот дороже мне Твой срыв голосовой!

Поскольку Цветаева была цельным человеком, то восторг, который она испытала от пастернаков- ской поэзии, мгновенно был распространен ею на личность Пастернака. Этот восторг, граничащий с поклонением и естественно вытекающей из него влюбленностью, Цветаева мгновенно выразила в письмах такова была прямота этой сильной, страстной и болезненно честной натуры. «Вы, Пастернак, писала она через несколько месяцев, в полной чистоте сердца, мой первый поэт за жизнь.

246

И я так же спокойно ручаюсь за завтрашний день Пастернака, как за вчерашний Байрона»111. Это признание в любви к поэту тут же дополняется полупризнанием живому человеку: «Последний месяц этой осени я неустанно провела с Вами, не расставаясь, не с книгой. Я одно время часто ездила в Прагу, и вот, ожидание поезда на нашей крохотной сырой станции. Я приходила рано, в сумерки, до фонарей. Ходила взад и вперед по темной платформе далеко! И было одно место фонарный столб без света, сюда я вызывала Вас. Пастернак! <...> Я не скажу, что Вы мне необходимы, Вы в моей жизни необходим, куда бы я ни думала, фонарь сам встанет. Я выколдую фонарь. <...> И всегда, всегда, всегда, Пастернак, на всех вокзалах моей жизни, у всех фонарных столбов моих судеб, вдоль всех асфальтов, под всеми косыми ливнями это будет: мой вызов, Ваш приход»112.

Свое письмо Цветаева послала Пастернаку, когда он был еще в Берлине, где намеревался застать и ее. Но они разминулись: Цветаева к моменту его приезда уже уехала с семьей в Чехию. Письмо заканчивается страстной просьбой не уезжать в Россию, не повидавшись. «Не отъезда Вашего боюсь, а исчезновения», пишет Цветаева, намеренно употребляя то же слово, которое она использовала при описании похорон Т. Ф. Скрябиной. Пастернак уехал, так и не встретившись с нею. Возможно, он инстинктивно опасался этой встречи, и, возможно, в своих опасениях был прав. Отвечая на пламенные признания Цветаевой, он наставительно просил: «Темы первый поэт за жизнь , Пастернак и пр. я навсегда хотел бы устранить из нашей переписки. Извините за неучтивость. Горячность Ваша иного назначенья. Многое, несмотря на ду

247