Пастернак

В 1932 году вышла книга стихов Пастернака «Второе рождение», главным настроением которой стала попытка ощутить в современности «вкус больших начал». Пастернак говорил в ней о своем открытии — простоте отношения к миру, принятии его в простоте и сложности, а главное, в неизменной красоте и непреходящем величии, свидетельствами которых могли стать как гордые отроги Кавказа, так и хозяйничающая на кухне женщина. В частности, в новой книге стихов отразилась попытка поэта встроиться в современность, не отгораживаться от протекающих в стране процессов, слиться с народом в его стремлении к счастью, оставаясь при этом самим собой. Мандельштам не принял новых стихов Пастернака. По словам Э.Г. Герштейн, он характеризовал их как «советское барокко». Тогда же, в ноябре 1932 года, Пастернак посетил закрытый творческий вечер Мандельштама в редакции «Литературной газеты». Вспоминает Н.И. Харджиев: «Зрелище было величественное. Мандельштам, седобородый патриарх, шаманил в продолжение двух с пол<овиной> часов. Он прочел все свои стихи (последних двух лет) — в хронологич. порядке! Это были такие страшные заклинания, что многие испугались. Испугался даже Пастернак, пролепетавший: “Я завидую вашей свободе. Для меня вы новый Хлебников. И такой же чужой. Мне нужна несвобода”»^{287}. Сопоставление с В.В. Хлебниковым переводит это высказывание Пастернака из сферы политической в область поэзии. В частности, он имел в виду собственное стремление к классической ясности — гениальная «заумь» была ему чужда[28]. А также свое добровольно принятое ярмо профессионального поэта, которое накладывало определенные ограничения на тематику и стилистику его поэзии. От этого ярма впоследствии Пастернак «вчистую» освободил своего героя Юрия Андреевича Живаго, дав ему в руки положительную профессию врача и сделав при этом гениальным поэтом-любителем.

Мандельштам несколько раз бывал у Пастернака на Волхонке, где с 1932 года вместе с ним теперь жила 3. Н. Нейгауз с детьми. Отношения между Зинаидой Николаевной и четой Мандельштамов явно не сложились, они друг другу не нравились. По словам Зинаиды Николаевны, Мандельштам «был как избалованная красавица — самолюбив и ревнив к чужим успехам. Дружба наша не состоялась, и он почти перестал у нас бывать»^{288}. С.И. Липкин вспоминает, что застал однажды Мандельштама в плохом настроении: «то был день рождения Пастернака, но Мандельштамы не были приглашены»^{289}. Н.Я. Мандельштам подчеркивала холодность Пастернака: «Возможно, что Пастернак не искал отношений с равными и даже не подозревал, что существует равенство. Он всегда чувствовал себя отдельным и особенным»^{290}. Однако, несмотря на все упомянутые внутренние сложности и разность взглядов, общение продолжалось. Пастернак часто вступал с Мандельштамом в бесконечные разговоры. Один из современников вспоминает такой спор, завязавшийся во время обсуждения стихов Николая Асеева: «…Помню, с какой великолепной язвительностью разругались в тот вечер Мандельштам с Пастернаком и как рассердился на них Асеев, когда оказалось, что спорят они уже не о его стихах, а о чем-то своем, о чем разговор у них был начат давным-давно»^{291}. Очевидно, Пастернак пытался вытащить Мандельштама из отщепенства — Мандельштам яростно сопротивлялся.