Пастернак

За время отсутствия Евгении Владимировны и Жени он прожил целую жизнь с Зинаидой Николаевной и ее старшим сыном Адиком. В июле 1931 года Пастернак принял приглашение Паоло Яшвили посетить Грузию: «…Мне и моей спутнице, впоследствии ставшей моей второй женой, негде было преклонить голову. Яшвили предложил нам пристанище у себя в Тифлисе. Тогда Кавказ, Грузия, отдельные ее люди, ее народная жизнь явились для меня совершенным откровением»^{203}. Три месяца они жили на всем готовом, пользуясь гостеприимством хозяев, которые расточали его перед своими гостями с традиционной грузинской щедростью. Природа Кавказа, история этого древнего и богатого событиями края, поездки в самые интересные уголки Грузии, широкие застолья с непременным чтением стихов, множество новых встреч с поэтами Тицианом Табидзе, Николо Мицишвили, Георгием Леонидзе и др. — всё это производило впечатление непрекращающегося праздника. Связь с Грузией, ее культурой, ее поэзией и личные знакомства, установленные во время этой поездки, остались одной из важнейших сторон жизни Пастернака вплоть до его смерти.

Возвращались в середине октября. Как писала потом Зинаида Николаевна, «мы оба, я и Борис Леонидович, были в легкомысленном настроении и ничего не соображали, куда мы денемся в Москве. Я понимала, что после этой поездки я не имела морального права вернуться к Генриху Густавовичу. Борис Леонидович уговаривал меня поехать на Волхонку, так как жена была еще за границей, и он не представляет себе, где нам еще жить»^{204}. Так они и сделали. Вскоре Нейгауз, вполне осознавший уход от него жены как окончательный, привез к ним на Волхонку и младшего сына Зинаиды Николаевны Стасика, который во время поездки в Грузию оставался с ним. На старом месте Пастернак начал новую семейную жизнь. Правда, теперь он располагал в отцовской квартире не одной мастерской отца, но еще и гостиной, до последнего времени занятой семьей брата. Шура был архитектором и, благодаря своему участию в проектировании и строительстве нового дома на Гоголевском бульваре, получил в нем небольшую, но отдельную квартиру, в которую с радостью и перебрался. Острая нехватка жилого пространства была настолько животрепещущей темой, что отражалась даже в поэзии:

И вот я вникаю на ощупь
В доподлинной повести тьму.
Зимой мы расширим жилплощадь,
Я комнату брата займу.
В ней шум уплотнителей глуше,
И слушаться будет жадней.
Как битыми днями баклуши
Бьют зимние тучи над ней.

Новая семейная жизнь потихоньку входила в колею, как вдруг стало известно, что Евгения Владимировна приняла решение вернуться в Россию. Легко догадаться, что сам этот факт и, главное, сопровождающие ее отъезд настойчивые требования родителей освободить квартиру повергли Пастернака в ужас. Он сделал несколько попыток найти хоть какой-то вариант, в том числе и в Ленинграде, как советовал отец. В ноябре он отправился туда с Зинаидой Николаевной и своими грузинскими друзьями, чтобы показать им Северную столицу. Но вскоре с очевидностью понял, что добиться ничего нельзя, и опустил руки. Как Борис Леонидович предполагал разместить обе свои семьи в двух комнатах отцовской квартиры, не очень понятно. Очевидно, думал, что до обретения приемлемого выхода некоторое время можно будет прожить бок о бок. И, конечно, ошибался: ни с точки зрения Зинаиды Николаевны, которая относилась к первой жене с резкой враждебностью, ни с точки зрения Евгении Владимировны, вообще не признававшей за соперницей право на существование на этой территории, такое решение было невозможным.

О возвращении домой выразительно вспоминает Е.Б. Пастернак: «Быстро темнело, — это были самые короткие дни в году. На перроне стоял папочка с мокрым от слез лицом. <…> Сели в такси и поехали домой. Было уже совсем темно. Я как-то плохо узнавал наши комнаты, плохо понимал, о чем говорили родители. В комнатах было холодно и неуютно, из разбитых и заклеенных бумагой окон дуло. Ощущение чужого дома. На столе стоял холодный ужин — картошка с селедкой и черный хлеб. Но страшнее всего был вид из окон, куда отец подвел меня и откинул шторы. Взошедшая луна освещала огромную обнесенную забором груду хаотически нагроможденных каменных глыб и битого кирпича, переметенного снегом, от недавно взорванного храма Христа Спасителя. В соседней комнате я увидел две застеленные кроватки»^{205}.