Пассажирка с «Титаника»

Лавров оторопел. Что же выходит? Дора – убийца? Может, она сама прикончила своих женихов? Мориса, Дмитрия и Генриха! С нее станется. Она с приветом.

Эти мысли пронеслись у него в голове и рассыпались, оставив после себя горестное недоумение.

– Мой отец – ангел! – запальчиво воскликнула Дора. – А мать – чудовище!

– Вы человек крайностей. Это губительный подход к жизни.

– Мне всегда был присущ максимализм.

– Вам сложно ладить с людьми, – кивнула Глория. – В детском садике вы не смогли адаптироваться. Учеба в школе была для вас пыткой.

– Меня воспитывала няня, из школы отец меня забрал и перевел на домашнее обучение. Я с трудом получила аттестат. О дальнейшей учебе не могло быть и речи. Я не признаю рамок и правил! Не признаю насилия над личностью!

– Зато признаете насилие физическое.

Дора поникла, сгорбилась. Она гнала от себя страшные воспоминания, ей почти удалось избавиться от них, спрятать в самом потаенном уголке души.

– Я выбрала творческую профессию потому… потому… что… она дает мне свободу.

Она старалась увести разговор в сторону от больной темы. Но Глория не отступила.

– Вы убили любовника своей матери, чтобы та не разводилась с отцом. Таким образом вы позаботились о нем.

– Он очень любит маму. Всегда любил. А она… изменила ему. Он не заслужил…

– Измена наказуема, не так ли? И вы взяли на себя роль карающей десницы?

Высокопарный слог покоробил Лаврова, для которого все выглядело куда проще. Любовь, ненависть. Детский эгоизм. Жестокая непримиримость. Дора совершила убийство, желая сохранить брак родителей. Зло, мотивированное добром. Коварная штука.

– Сколько вам было лет, когда…

– Двенадцать, – обронила Дора.

Она не плакала, не пыталась оправдаться. Впервые за многие годы она осмелилась заглянуть туда, куда сознательно или неосознанно закрыла себе доступ. В шкаф со скелетом.

Ее прорвало. Она говорила и говорила, захлебывалась, задыхалась, снова говорила. О том, как однажды приехала на дачу в Лопатино и застала там мать с любовником. Они занимались сексом в супружеской спальне. Бесстыжие!

– Какой-то телеоператор. Ничтожество со смазливой физиономией и большим членом… Я думала, что умру на месте, когда увидела их в постели. Мать сказала, что уезжает к подруге, отец ее отпустил. Он ей верил! Понимаете? А она его обманывала! Они не ожидали, что я могу приехать на дачу. Я никогда не ездила туда одна. Но в тот день… меня словно подмывало отмочить что-нибудь этакое…

В Лаврове проснулся опер.

– У вас были ключи от дачи? – спросил он.

– Я взяла запасные. Отец был на работе, а мне вдруг приспичило побыть одной. Смыться от всех! От учителей, которые мне докучали, от подружек, от домработницы. Если бы я знала, что меня ждет…

– То не поехали бы?

Дора подумала и упрямо наклонила голову.

– Меня было не остановить. Я не умею взвешивать, рассчитывать. Бросаюсь в бой и действую по обстоятельствам. Меня испугало, что дверь дачного дома оказалась закрытой, а окно спальни – распахнутым настежь. Я заглянула в комнату. Там… там… лежала моя мать… а сверху на ней – чужой мужчина… он непрерывно двигался, а она… вскрикивала и постанывала… Сначала я решила, что он насилует ее… но потом…

Дора вдруг превратилась в девочку-подростка, которая заново переживала прошлое потрясение и весь ужас содеянного.

– В общем, я убедилась, что они… занимаются любовью! Я не могла смириться с этим…

– Вы потихоньку открыли дверь своим ключом и вошли в дом?

– Да… я ничего не соображала… мое тело стало роботом. Оно само сходило в кладовку, взяло там банку с порошком для крыс. В подвале развелись крысы, и отец травил их. Он показал мне банку с ядом и предупредил, чтобы я ни в коем случае не прикасалась к ней. Я насыпала яду в бутылку шампанского… она была открыта и стояла на столе в кухне. Там же лежали конфеты, апельсины и виноград…

– Ваша мать тоже могла выпить отраву.

– Не могла. У нее аллергия на шампанское.

«Генрих пил шампанское на помолвке! – подумал Лавров. – И умер!»

– Потом я вышла из дома, закрыла за собой дверь и уехала. Никто не знал, что в тот день я была на даче. Никто… Я запретила себе вспоминать об этом, убедила себя, что ни в чем не виновата. Просто обстоятельства так сложились. Кто-то вошел и насыпал яду в шампанское. Кто-то чужой, неизвестный…

– Один Бог знает, что там творилось, когда… любовник вашей матери выпил отравленное шампанское. А он его выпил! Не сразу почувствовал, что у вина необычный вкус: отдает горечью, неприятным запахом. Ведь он все еще был во власти пережитого наслаждения. Опустошил бокал залпом, спохватился, да поздно.

– Мама приехала вечером, полумертвая, опухшая от слез. Она во всем призналась отцу. У нее не было выхода! На даче лежал труп…

– Ее могли обвинить в убийстве и посадить в тюрьму, – заметил сыщик. – Вас это не смущало?

– Я не понимала, что наделала. Но если бы ее посадили…

– …это стало бы справедливым наказанием за измену! – подхватил он. – Вы так рассудили?

– Примерно.