Пассажирка из Франкфурта. Немезида. Слоны помнят все

И просыпается страх — страх перед тем, что может случиться. Причем страх даже не перед реальными событиями, а перед скрывающимися за ними причинам. Одни хорошо известны, другие неведомы, но ощутимы. И это происходит ж только в Англии. На других страницах — пусть и более сжато — находятся новое та из Европы, Азии и обеих Америк — со всего света.

Угон самолетов.

Похищения людей.

Насилие.

Восстания.

Ненависть.

Анархия.

И с каждым днем все это нарастает. Кажется, наслаждение жестокостью и разрушением становится культом.

Что же это значит? И снова из далеких елизаветинских времен доносятся слова о жизни:

…это вопли
Безумца, исполненные ярости и страсти,
Но не смысла[8].

Мы ведь знаем — знаем по собственному опыту, как много в этом мире добра: дел милосердия, доброты сердечной, проявлений сочувствия, доброжелательства к ближнему, девочек и мальчиков, помогающих людям.

Так откуда же эта фантастическая атмосфера ежедневных сообщений о том, что происходит вокруг — о реальных фактах?

Чтобы написать роман в нынешнем — 1970-м от Рождества Христова — году, нужно осмыслить окружающую нас действительность. И если она фантастична, книга должна быть такой же. Она обязана стать фантастикой — откровенной фантастикой, — чтобы отразить невероятные факты нашей повседневности.

Можно ли вообразить фантастический заговор? Тайную Битву за Власть?

Может ли маниакальная страсть к разрушению породить новый мир? А нельзя ли сделать еще один шаг и предусмотреть средства спасения, какими бы фантастическими и неосуществимыми они ни казались?

Нет ничего неосуществимого — учила нас наука.

Эта история по сути своей фантастична. Но она и не претендует на большее.

И однако, то что в ней происходит, или вот-вот случится, или уже происходит в современном мире.

Эту историю нельзя назвать невероятной — она всего лишь фантастична.

Книга первая ПРЕРВАННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Глава 1 Пассажир из Франкфурта [9]

«Пожалуйста, пристегните ремни». Пассажиры — довольно пестрая компания — не спешили выполнять указание. Казалось, до Женевы еще лететь и лететь.

Кое-кто просыпался, потягиваясь и позевывая. Тех, кто не желал просыпаться сам, вежливо, но настойчиво будила стюардесса:

— Пристегнитесь, пожалуйста.

Из динамика послышался сухой невыразительный голос, сообщившим поочередно на немецком, французском и английском языках, что самолет входит в зону неблагоприятных погодных условий. Сэр Стаффорд Най широко зевнул и выпрямился в кресле. Ему снился чудесный сон — будто он снова в Англии и ловит рыбу.

Это был смуглый, среднего роста мужчина сорока пяти лет, чисто выбритый и одетый с явной претензией на эксцентричность. Впрочем, принадлежность к древней английской фамилии давала ему право и не на такие вольности. И если кое-кого из его более респектабельных коллег от этого заметно коробило, он испытывал неимоверное удовольствие с примесью легкого злорадства. В нем было что-то от щеголя восемнадцатого века. Он любил привлекать внимание.

Путешествуя, он оригинальности ради облачался в некое подобие разбойничьего плаща, купленного когда-то давно на Корсике[10]. Это был темно-синий — с фиолетовым отливом — плащ с алой подкладкой и капюшоном, который при желании можно было натянуть на голову, чтобы уберечься от сквозняков.

Сэр Стаффорд Най был разочарованием английской дипломатии. В ранней юности его заметили и прочили великое будущее, но он абсолютно не оправдал возложенных на него надежд. В самые ответственные моменты им обычно овладевало своеобразное чувство юмора, и, когда дело доходило до приватной беседы, он неизменно предпочитал поразвлечься с изысканным злорадством проказника-эльфа[11], нежели умирать со скуки. Поэтому, оставаясь видным членом общества, он так и не стал сколько-нибудь заметной фигурой в дипломатии. Все считали, что Стаффорд Най — человек, бесспорно, достойный во всех отношениях — никогда не был и вряд ли уже станет человеком надежным. А в наши дни запутанных политических и дипломатических отношений благонадежность куда предпочтительнее блестящих способностей. Сэр Стаффорд Най был отстранен от дел и лишь изредка выполнял поручения, хоть и требующие немалой искушенности в интригах, но по существу своему совершенно пустячные. Газетчики иногда называли его темной лошадкой на дипломатической арене.

Был ли сэр Стаффорд разочарован собственной карьерой, никто не знал. Весьма вероятно, не знал этого и он сам. Сэр Стаффорд был не чужд тщеславия — он просто не мог отказать себе в удовольствии, которое извлекал из своих дерзких выходок.