Пассажир своей судьбы

Тамара отложила сумку, пристроила рядом с мощным бедром, затянутым в ядовито-розовые бриджи. Поглядела на меня и улыбнулась – слегка неуверенно, точно предполагая, что ее собираются разыграть.

– Так твои писульки-то! Ты чего, Федя?

– Когда я мог?.. – договорить не получилось.

– Когда-когда! Вчера-то весь вечер сидел, черкал, переписывал. Я аж удивилась.

Тамара продолжала улыбаться, даже не подозревая, что каждым своим словом безжалостно стреляет мне в голову. Голова моя была теперь как решето – внутри свистело и завывало.

– Ты чего, Федя? – встревоженно спросила она. – Не заболел, нет?

Промычав что-то невразумительное, я упал на полку. Соседка взяла добытую в недрах сумки авторучку и принялась за сканворд, больше уже не обращая на меня внимания.

Я сидел, глядел на листок со стихотворным обрубком и понимал, что мое защитное спокойствие смыло, унесло очередной волной страха и смятения.

«Писульки» были мои – в этом нет сомнений. И почерк мой, и листок вырван из моего блокнота. Очевидно, я и стих написал. Вернее, начал писать, бросив на середине. «Черкал», как сказала Тамара. Закончив, переписал то, что более-менее понравилось, на чистовик, а черновики выбросил. Я всегда именно так и делаю. Рассказы пишу на компьютере, а стихи – от руки. По-другому они у меня не выходят. Может, конечно, и так тоже не получается ничего путного, но это уже другой разговор.

Значит, вчера вечером я сидел тут и писал стихи.

Но по моим собственным воспоминаниям, ничего такого не было! А что было? Я поговорил с проводником, вернулся сюда, увидел, что солнце восходит, вместо того чтобы клониться к закату, лег на живот, уткнулся носом в подушку, чтобы больше ничего не видеть и, наверное, незаметно для себя уснул. Потом были сны, напоминающие фильм ужасов, жуткий визит проводника… Или это мне тоже приснилось?

Во всяком случае, стихов я не писал точно!

А Тамара говорит, что писал. Да что Тамара! Вот они, стихи, – строчка к строчке. Буквы и слова бодро маршируют, перешагивая через клеточки. Да и тема – как говорится, навеяло. Про поезд.

Быть может, я действительно заболел, как предположила Тамара? Отсюда и ночные кошмары, и провалы в памяти. Поэтому я не контролирую себя, не узнаю людей и вижу одних вместо других.

В это не верилось, ведь до поездки ничего такого со мной не было. Но если я здоров и дело не во мне, тогда что у нас получается?

А вот что: для Тамары вчерашний вечер с моими стихотворными потугами был, для меня же его не было. По неизвестной причине мы прожили его по-разному.

Либо – это только что пришло мне в голову! – пока какая-то часть меня ехала в купе с Тамарой, вторая металась по странному городу в образе девушки, а потом оказалась замурованной в квартире. В этом случае время, проведенное в поезде, удлиняется…

Господи, какой же бред! Какая непостижимая чушь! Временные разломы, параллельные вселенные, блуждания между мирами – всему этому место в кино!

– Спор двух французов, четыре буквы. Федь, не соображу! – сказала Тамара, вырвав меня из размышлений о том, псих я или нет.

– Пари, – машинально ответил я.

Она пожевала губами и обрадовано кивнула:

– Точно! Подходит!

Я вымученно улыбнулся, поднялся и вышел в коридор.

Вышел – и стою уже, наверное, больше двух или трех часов. Мимо время от времени проходили люди, которых я не узнавал и у которых не решался ничего спрашивать.

Проводник не показывался, и я был этому рад. Тамара пару раз выглядывала, звала меня в купе, спрашивала, чего я торчу тут как привязанный. Я упорно отнекивался и не шел, хотя сам не понимал почему: она была единственным знакомым человеком, да вдобавок относилась ко мне с теплом и заботой.

Время тянулось – или, может, мчалось? Кто ж его знает. Поезд летел, вагоны покачивались, меня влекло куда-то, и я не мог этому сопротивляться.

– Иди, Федь, пообедаем! – снова высунулась из купе Тамара. – А то с голоду помрешь.

А ведь она права, подумалось мне. Нужно сходить в вагон-ресторан. Пройдусь, проветрюсь, может, узнаю что-то. Сколько можно сторожить окно?

Невзирая на уговоры Тамары, я взял сумку с деньгами, документами и бесполезным мобильником и отправился на поиски вагона-ресторана. От возможности действовать, занять себя хоть чем-то, предпринять что-то настроение немного улучшилось.

Но вмиг опустилось на прежний уровень, потому что в дверях вагона, стоило мне приблизиться к ним, возник проводник. Лицо его было неподвижным и странно плоским, нос и губы казались нарисованными на белом холсте.

Преградив выход, проводник впился в меня безжизненным взглядом, от которого желудок перекувырнулся, а сердце подскочило к горлу. Слишком свежо было воспоминание о минувшей ночи… Даже если все случившееся – не более чем сон, химера.

Проводник ничего не говорил, и мне пришло в голову, что, стоя так, мы оба выглядим глупо. Будто два барана на узком мосту, которые не могут разойтись, потому что ни один не желает уступить другому дорогу.

– Разрешите пройти, пожалуйста, – сказал я.

Прозвучало твердо и спокойно, сам не ожидал.

Проводник разлепил губы и протрубил: