Пассажир последнего рейса

Гости пана Зборовича уходили с банкета обнадеженные, но здесь, под обстрелом, их снова брала жуть. Они прислушивались к отдаленному громыханию с севера и не могли уверенно судить, какая новая напасть движется на Ярославль: грозовая ли туча с градом, красный ли бронепоезд? Свою артиллерию защитники белого Ярославля уже потеряли, все батареи подавлены красными.

Перед полуночью остались в особняке только близкие друзья. Прислугу отпустили спать, и пан Владек никого не встретил на кухне, когда привел сюда незнакомого подростка с кошелкой стерлядей. Их небрежно кинули в пустую лохань; Владек велел мальчику подождать на кухне, а сам отправился искать Фалалеева. Георгиевский кавалер жестоко страдал от уязвленного самолюбия с той минуты, когда артистка-красавица пренебрегла его обществом и отослала домой эскортировать чужого мальчика. Покараулить лодку с пани Барковской было бы куда заманчивее!..

Тем временем поручик Фалалеев вернулся из своего ночного рейда по городу. Вызывали его к зданию Государственного банка, где ему и трем полицейским унтерам с трудом удалось утихомирить группу офицеров-патриотов, задумавших взломать двери банка, чтобы поставить денежные ценности на службу… родине и свободе! Перхуров же строжайше требовал уберечь банк от таких покушений. Кроме того, он уже переносил в это здание свой штаб.

Как лицо, бывавшее в доме запросто, Фалалеев сразу прошел на кухню умыться с приезда. Кран бездействовал, пан Владек ковшом слил воды на руки Фалалееву.

— Где пани Эльга? — осведомился поручик хмуро.

— Ее, вероятно, уже проводил домой подпоручик Стельцов, — злорадно пояснил георгиевский кавалер и с удовольствием отметил, что щека у поручика нервически дернулась. — А вас, господин поручик, она просила поговорить с задержанным рыбаком. Вот с этим…

Фалалеев лишь теперь обратил внимание на понурого подростка лет четырнадцати в синей рубахе, как бы осыпанной белым горошком. Когда офицер повернулся к нему, он тотчас вскочил и вытянулся с кадетской выправкой. Фалалеев даже усмехнулся такому усердию.

— Здешний? Зовут как?

— Никак нет, не здешний. Владимирцев Макарий. Разрешите доложить: приплыл сюда по поручению господина Коновальцева, моего опекуна, под видом рыбацкого подручного, со стерлядками для панны Зборович. Бакенщик Семен с Нижнего острова велел получить за рыбу продуктами и солью. Только меня здесь и слушать не стали.

— Постойте, постойте, что-то я плохо вас понимаю, молодой человек. Кто же вас сюда прислал? Семен-бакенщик мне известен, а никакого Коновальцева я не знаю.

— Бывший управляющий у господина Зурова, моего троюродного дяди. Я имею к нему записку.

— Записку к полковнику Зурову? Час от часу не легче! А вы… в лицо-то его знаете? Извольте-ка показать, кто на этой фотографии полковник Зуров, ваш, как вы говорите, троюродный дядя.

И Фалалеев извлек из бумажника групповой снимок перхуровского штаба. Мальчик безошибочно указал своего дальнего родственника.

— Записка при вас, молодой человек?

— Так точно. Но… вручить ее мне велено лично.

— Хм! Первый час ночи, полковник в своем штабе. Это недалеко, гимназия Корсунской… Придется дойти…

На всю жизнь остался в памяти Макара этот ночной марш с поручиком Фалалеевым по разбитым, горящим улицам Ярославля. Шли под выстрелами, раскатами грозы, окриками сторожевых постов, клацаньем затворов. Кое-где приходилось по доскам перебираться через воронки от тяжелых снарядов, одолевать рытвины на месте вчерашних тротуаров, даже перелезать на бульваре через поваленное дерево, будто в дремучих джунглях.

Дежурный по штабу проводил обоих к полковнику.

Георгий Павлович держал у уха трубку полевого телефона и делал пометки на оперативной карте. Воспаленными от бессонницы глазами он глянул на троюродного племянника, пробежал записку Коновальцева и… снова обратился к карте. Макар понял, что телефонные вести безрадостны. Зуров положил трубку.

— Значит, матушка твоя и Борис Сергеевич остались на Нижнем Острове в шалаше?

Ответить Макар не успел — телефон зазвонил снова. На этот раз из типографии спрашивали, готово ли воззвание к населению. Полковник Зуров взял со стола исписанный лист и стал диктовать в трубку текст воззвания. Было там и про единую национальную идею России, был возглас «Воспрянь же, Русь» и призыв к жертвам. Воззвание кончалось словами: «Бог поможет нам и Ярославлю с его святынями, и от него войдут здоровье и сила в тело нашей несчастной родины. Да здравствует всенародно-законно-избранное Учредительное собрание!»

Зуров не кончил еще диктовать, как в комнату вошел сам главноначальствующий Перхуров. Георгий Павлович извинился и на обороте коновальцевской записки написал несколько беглых ответных строк… Он советовал своему бывшему управляющему отвезти юношу Макария и его матушку назад, в Яшму или Кинешму, пока события не прояснятся окончательно…

— Дай тебе бог нынче же благополучно воротиться к матери и опекуну, — шепнул он Макару, выпроваживая из кабинета и его и Фалалеева. Затем, плотно затворив дверь, оба полковника, командующий и его штабист, склонились над оперативной картой.