Пассажир последнего рейса

Бугров успел подхватить тяжелого Сашку за талию и подал его наверх. Миг — и чьи-то руки приняли за Сашкой и носилки со старцем Савватием. С узкого палубного настила пленников согнали вниз, на грязное, залитое водою дно баржи. Она была загружена березовыми дровами на одну треть или четверть своей емкости. Среди поленьев, накиданных как попало, стали усаживаться и укладываться пленные.

Конвойные тотчас отплыли на пароме восвояси. Никакой охраны на барже оставлять не требовалось, потому что на берегу, в блиндаже у Арсенала, установили пулемет. И за этим станковым пулеметом «максимом», изъятым из Арсенала, расположился опытнейший стрелок, в прошлом казак, по чину — подъесаул, недавний мясник, хромой пациент Антонины Иван Губанов, еще недавно — командир особой роты карателей, на время нашедший приют и покровительство в яшемском монастыре. Его отлично смазанный, лишь сегодня добытый с бою пулемет надежно обеспечивал охрану баржи с тремястами пленников-заложников!

Глава третья В небесах, на воде и на суше

1

Над темно-синими хвойными лесами дальнего северного Подмосковья полосою прошел веселый грозовой ливень. У летчиков Военного учебно-опытного авиаотряда шли к концу послеполуденные занятия по тактике. Слушатели все чаще отрывались от учебных карт с нанесенной обстановкой и поглядывали то на полотняный, потемневший от сырости потолок палатки, то на часовые стрелки. Как известно всем слушателям всех учебных заведений в мире, эти стрелки имеют удивительное свойство — застывать на месте минут за десять до конца последнего урока!

Именно в эти мучительные для слушателей последние минуты учений пилоты Первой эскадрильи уловили знакомый шум штабной «Индианы» — кроваво-красного мотоциклета, на котором обычно разъезжали адъютант или другие нарочные командира.

Дневальный у палатки, где велись занятия, первым увидел гонца. С пулеметным треском мотоциклет промчался от зеленого летного поля к палатке, поднял из свежих голубых лужиц два буруна брызг и затормозил перед пологом. Водитель приподнялся в седле, удерживая машину промеж длинных ног, обутых в высокие, зашнурованные от подъема до колена коричневые летные сапоги. Он сдвинул на лоб большие очки-консервы в кожаной оправе и скомандовал дневальному:

— Комэска-один Петрова — на выход! Срочно!

Командир Первой эскадрильи выглянул из палатки и по привычке протянул было руку за штабным пакетом. Но адъютант не вручил комэску никакого письма, а выразительно указал на багажник с привязанной к нему тощей и засаленной подушечкой:

— Немедленно в штаб, к командиру!

На протяжении трех километров глинистой дороги комэску Петрову приходилось сосредоточивать все усилия на одном — как бы не потерять равновесия и не «ударить в грязь лицом» в прямом смысле слова. Водить мотоциклет Петров любил, как всякий летчик, но притуляться по-женски за спиною водителя терпеть не мог. За адским треском невозможно было говорить с адъютантом, но по его нервозности, даже по виду спины, согнутой будто под каким-то бременем, комэск понимал, что вести пришли нерадостные.

В бревенчатом домике штаба летчик застал командиров остальных подразделений. Он хотел пойти доложить о прибытии, но сам командир Отряда уже вышел к собравшимся в сопровождении комиссара и начальника штаба. Последний украдкой взглянул на часы — проверил, сколько времени понадобилось, чтобы собрать весь летный комсостав. Адъютант-мотоциклист в забрызганных сапогах развешивал за спиной командира карту-десятиверстку. Подставкой служила школьная доска.

— Обстановка осложнилась, товарищи красные летчики, — сказал командир. — Наш глубокий тыл перестает быть тылом. Отряд наш, как вы знаете, находится в Подмосковье для доукомплектации и тренировки летного состава, но положение на фронтах вынуждает командование ставить перед нами и боевую задачу. Начальник штаба, прочитайте приказ Высшего военного совета РСФСР.

В приказе говорилось, что в Москве и нескольких городах Верхнего Поволжья одновременно вспыхнули контрреволюционные мятежи. Командиру Военного учебно-опытного Отряда предписывалось привести подразделения в боевую готовность и, взаимодействуя с наземными войсками, участвовать в подавлении ярославской группировки противника.

Слово взял комиссар Отряда, высокий плечистый летчик. Он был чисто выбрит, подтянут, не делал никаких замечаний, пока говорили другие. В отряде его считали одним из пионеров русской авиации, знали, что до войны комиссар конспиративно выполнял за границей партийные задания, пользуясь служебными командировками во Францию. Перед началом войны он был арестован, находился в ярославской тюрьме, потерял связь с семьей и разыскивал ее. Говорили еще, что он отказался от крупного штабного поста в революционном Петрограде, чтобы не порывать с летным делом и не отвыкать от штурвала. Глядел комиссар, несмотря на проседь, еще довольно молодо.