Пассажир «Полярной лилии»

Тысячи, десятки, сотни тысяч людей до меня и непохожих на меня посвятили жизнь литературе — либо пытаясь изложить, сообщить другому то, что они почувствовали в себе, либо рассказывая разные истории. Вне всяких сомнений, это одна из самых древних профессий в мире, потому что и в наши дни у примитивных племен Экваториальной Африки и Южных морей еще можно встретить человека, который придумывает, человека, который повествует, а также человека-библиотеку, вокруг которого по вечерам собирается все племя аналогично тому, как мы усаживаемся под лампою с книгой или сходимся в затемненные залы…

Под любым небом, в любом климате, при любом режиме, тираническом ли, республиканском ли, таких людей сажали в тюрьмы, ссылали, они нередко рисковали жизнью ради удовлетворения этой непонятной потребности писать.

А сколько Бальзаков, сколько Достоевских ночами напролет в невыносимых условиях с исступлением рассказывали людям свои истории!

Для меня не секрет, что для некоторых это способ удовлетворения тщеславия, что литературу нередко считают не слишком трудной дорогой к богатству и славе. Прошу вас верить мне, если я вам скажу, что юноша, написавший «Арочный мост», был убежден: роман не способ прокормиться, а писать — это не профессия, но призвание, от которого следует ждать лишь внутреннего удовлетворения.

Те, кто думают иначе, ошибаются, и, чтобы увериться в этом, достаточно бросить взгляд на структуру любой страны. Сотня банкиров, тысяча бизнесменов, множество промышленников и торговцев бойко спешат вперед по стезе богатства и общественного уважения. Полсотни дипломатов, примерно столько же министров, сенаторов, депутатов, префектов или губернаторов, глав ведомств и высокопоставленных чиновников получают титулы, почести и ордена.

А сколько из пишущей братии получило хотя бы десятую долю этих благ? Сколько — нет, даже не в одной большой или маленькой стране, а во всем мире, — сколько писателей добиваются такого же признания, какое великое множество других людей получают самыми разными путями?

И все равно в этот час, когда я беседую с вами, десятки тысяч людей, и молодых, и зрелых, сидят, запершись в комнате, зачастую мало приспособленной для жилья. Некоторые из них живут впроголодь и не представляют, когда станут есть досыта. Я знаю, что они приносят в жертву не только собственное благополучие, но и благополучие, обеспеченную жизнь своей семьи, жены и детей.

Если бы еще у них была хоть какая-то уверенность в успехе!

Хорош или плох рабочий, хорош или плох коммерсант, очень просто определить по результатам его труда. В личном деле чиновника содержатся все сведения, определяющие его деловые качества. Критерии, бесспорные аттестаты существуют практически для всех профессий. Инженер всегда является инженером, врач — врачом, адвокат — адвокатом, будь он великолепный, хороший, посредственный или плохой. Его квалификация признана раз и навсегда. Ему дается право работать по выбранной профессии, и правительство чувствует себя ответственным за его будущее.

А писатель? А художник? Никто, ни одно официальное учреждение не присваивало ему этого звания. Он сам принял его, не зная даже, имеет ли он право его носить. Никто не требует от него труда, которым он заставляет себя заниматься. В этом труде нет никакой непосредственной необходимости, и весьма возможно, что после завершения он будет признан вредным для общества.

Кто даст этому человеку уверенность, решит, с пользой он прожил жизнь или загубил ее? Критики превозносят его до небес? Прекрасно. Но не меньше критиков затаптывает его в грязь. Ему рукоплещут читатели? Во-первых, рукоплещет только часть читателей. Миллионы людей остаются безразличными, а иные так откровенно враждебны. Премия? Кресло академика? Благосклонность правительства? Но тут возразят, и частенько не без оснований, что это всего лишь свидетельства посредственности, изворотливости, умения устраивать свои дела.

В результате же к концу жизненного пути, начинавшегося в уединенной комнате, нет ничего, кроме того самого, но уже состарившегося юноши с багажом исписанных страниц, опубликованных или все так же ожидающих издателя. И ежели чудом предприятие завершается национальными похоронами, не исключена возможность того, что новое поколение улыбкой или пожатием плеч обратит эту славу в ничто.

И вот я вновь задаю тот же вопрос: «Почему?».

Почему с сотворения мира такое множество людей, перед которыми открыто столько дорог, выбирают именно эту, хотя она никуда не приводит?

Гораздо позже, хотя мне трудно установить, в какой именно период, мне в голову пришел второй вопрос. Интересно, что хоть он проще и очевидней, чем первый, мне редко доводилось слышать, чтобы люди задавали его.

У каждого писателя, у каждого художника чуть ли не ежедневно спрашивают:

— Кто подал вам мысль писать книги или картины? В каком возрасте вы начали?

Спрашивающие, должно быть, изумились бы, если бы им в свою очередь задали вопрос:

— Почему вы стали читать? Откуда у вас потребность в чтении?