Пассажир «Полярной лилии»

Однако Петерсен, стоявший в дверях, оставался мрачен и невозмутим. Он вспомнил фразу Крулля: «Не лезьте вы в это».

Он, кажется, начинал понимать его. Разве Катя Шторм не столь же чужда и непонятна для него, как лапландка из Финмарка, несущая детей на спине через тундру?

Госпожа Петерсен была старшей дочерью протестантского пастора. Капитан ухаживал за нею целый год. Их свидания происходили в саду при деревянной, выкрашенной в зеленый цвет церкви, и влюбленные вечно были окружены младшими детьми, самому маленькому из которых было всего шесть лет.

Она играла на органе. Петерсен аккомпанировал на скрипке. И в нем не оставалось даже воспоминаний о портах, где он побывал, и грубых сценах, очевидцем которых нередко становился, не пытаясь вдуматься в происходящее.

У его второго помощника была невеста, у старшего механика — восемь детей.

Летом, когда пароход заполняли туристы, в салоне гремел патефон и по всем углам шел флирт, ему тоже случалось проводить ночь в чужой каюте.

Но уже наутро все забывалось. Он старался изгладить из памяти чужое лицо. И привозил своим малышам лапландские игрушки из Тромсё.

Приключения такого рода научили его одному: бывают чрезмерно нервные, пожалуй, даже опасные женщины, которые не способны спокойно жить в удобных, уютных коттеджах. Кое-кто из них так смущал его, что ему не терпелось прервать свидание и вернуться к себе на мостик.

Катя наверняка из той же породы. И Петерсен упорно вглядывался в нее, не сомневаясь: в конце концов он разберется.

Все в каюте его шокировало — и запах, и расстегнутая пижама. Подметил он и другие детали: бутылку зеленого шартреза, скомканные окурки, белье, какое его жене и не снилось.

На мгновение он представил себе здесь Вринса в ту ночь, когда парочка укрылась в каюте.

— Ничего! — сконфуженно пробормотал полицейский.

— Неужели кончено? Значит, я не воровка? А матрас вспороть вы не считаете нужным?

Горло у нее перехватило так, что казалось, ей легче разрыдаться, чем выдавить членораздельное слово. Выпрямившись, уперев руки в бока, она не двинулась с места, пока мужчины не вышли.

И лишь когда дверь вновь захлопнулась от яростного толчка изнутри, Петерсен вспомнил, что забыл извиниться.

— К Вринсу!

— Вы ее подозреваете? — спросил инспектор.

Его замешательство, красные уши, бегающие глаза ясно доказывали, что он тоже растерян, что этот визит, в известном смысле, выбил и его из колеи.

Это было словно вылазка в другой мир, в область неизведанных волнений и чувств.

Кто-то из матросов надраивал медные ручки и накладки на дверях офицерских кают.

— Третий помощник у себя?

— Нет, я его не видел.

Петерсен толкнул дверь. Первым, что бросилось ему в глаза, была висевшая над койкой большая черно-белая фотография Делфзейлского учебного корабля, ют которого заполняла толпа воспитанников в парадной форме и светлых перчатках; самые юные лихо вскарабкались даже на реи.

На столе норвежский справочник «Огни и знаки», еще раскрытый на главе о буях и сигналах.

— Обыскивать? — вздохнул полицейский.

Спутник его устало пожал плечами:

— Действуйте!

В чемодане лежали белье с большими красными метками, выданное еще в училище, и другая фотография, снятая на выпускном балу: бумажные гирлянды, хлопушки, конфетти, молодые крепкие голландки вперемежку с молодыми людьми в форменных тужурках.

Вринс в гофрированном бумажном колпаке держался в стороне, словно стесняясь своего смешного наряда; вспышка магния заставила его зажмуриться.

Йеннингс вытащил из саквояжа три словаря, достал батистовый носовой платочек, от которого пахло духами Кати, и увидел под тетрадью толстую пачку кредиток.

Петерсен заметил ее одновременно с инспектором. Оба переглянулись.

— Пересчитайте! — выдавил капитан внезапно охрипшим голосом.

Целых две минуты слышалось только шуршанье почти квадратных билетов по тысяче крон.

— Сорок.

— Точно?

— Пересчитал дважды.

Раздались шаги. В дверном проеме выросла фигура Вринса.

Вид у него был такой же обиженный, как на фотографии с выпускного бала. Он взглянул на капитана, потом на Йеннингса и, наконец, увидел деньги.

Преобразился он с ошеломляющей быстротой. Его и так уже усталое лицо заострилось, плечи поникли, как у больного.

Он не сказал ни слова. Опустил руки и, не отводя глаз от сорока тысяч крон, словно окаменел.

8. Содержимое Катиной сумочки

Не дожидаясь вопросов, Вринс рухнул на край койки, загроможденной открытым чемоданом.

— Будьте добры объяснить, откуда у вас эти деньги, — потребовал капитан голосом, в котором, незаметно для самого Петерсена, звучало нечто похожее на нежность.

Молодой человек беспомощно пожал плечами. Его невидящий взгляд не отрывался от линолеума.

— Я не крал.

— Выходит, кто-то попросил вас спрятать деньги у себя?

— Я знать не знал, что они там. Сегодня в семь утра их еще не было.

Вринс говорил монотонно, даже не пытаясь убедить собеседников. Вытянуть из него удалось одно:

— Я не крал. Ничего не знаю.

Не успели капитан с Йеннингсом выйти, как за дверью раздались душераздирающие рыдания, настоящий вопль отчаяния. Взволнованный инспектор растерянно взглянул на Петерсена.