Пасмурный лист

Госпожа Бэкдыль по-прежнему была полна тайными мыслями. Да, когда-нибудь две рабыни будут стоять позади, ожидая приказания матери Бэкдыль и старшей жены Даждьи. Правда, Махмуд и Даждья, по ее словам, собираются уехать погостить в какую-то далекую, холодную страну Русь. Ну что ж! Их будет сопровождать, будем надеяться, не скудный эскорт, а пристойное для важного лица украшение из трех закутанных в покрывала жен, которые, поблескивая глазами, будут любоваться, как господин их едет впереди каравана!..

– Будет много внучат, – повторила мать Бэкдыль, идя впереди сына.

Он глядел в колыбельку. Они были одни. Мать и брат ушли готовить завтрак. Ребенок спал, сжав розовые губы. Махмуд наклонился и поцеловал дочку прямо в губы. Даждья прошептала:

– Тише, разбудишь! У нее такой чуткий сон.

И она обняла его опять, прошептав:

– Ты хотел сына?

– Я доволен и дочерью.

– Но все же ты хотел сына.

– Надеюсь, будет и сын, – сказал он, тихо смеясь.

– Не сын, а ты прибьешь щит к Золотым Воротам. Ты видел Ворота?

– У византийцев много ворот, – сказал он. – Они их любят строить. Золотые Ворота не крупнее других.

– Но на них был щит Олега.

– Да, был щит.

Она чувствовала в голосе его усталость.

– Что случилось?

Он рассказал ей о Джелладине, о своей ссоре с ним и о ссорах, которые повторялись часто во время дороги. Старик окончательно возненавидел его.

– Пустяки, – сказала она. – Ты ведь не собираешься быть придворным или законоведом? Ты – поэт. Ты – воин. А он?

И она начала выспрашивать о Константинополе:

– Видел ли ты князя Игоря?.

– Он не был в Константинополе.

– А его послы?

– Я их видал издали. – И он рассказал о своей незаконченной борьбе с русским богатырем, рассказал и о седоусом старике.

– Знаю, знаю, Славко. Он очень сильный. Пожалуй, тебе б… – Она взглянула в его глаза, прочла там недовольство и быстро сказала – Нет, ты победил бы его! Но скажи мне, почему они не прибили щит к Воротам?

– Я не знаю.

Она воскликнула:

– Византийцы опять обманули русских! Щит, а не дань! Щит!.. О Перун! Опять ты обманут хитрым византийским богом. А ты еще… – обратилась она к нему, сверкая глазами, – …ты еще вез к ним святыню! Ты должен был ночью подкрасться к ней и изрубить ее. Пророк запрещает вам покровительствовать идолам, а ты покровительствовал.

И, впав в отчаяние, она наговорила много дерзких слов самой себе. Она была виновата в том, что эдесская святыня благополучно прибыла в Константинополь! А она так долго ждала мести. Ее мысли казались ей пророческими. Она видела поверженную Византию, окруженную с одной стороны войсками халифа, с другой – Русью. И в мечтах ее Византия виделась как упавшее дерево. Она лежит, уставив в небо растопыренные ветви своих башен, рвов, укреплений, которыми теперь ни поддержать дерево империи в равновесии, ни охранить.

– И ничего этого нет!

Византия стоит по-прежнему, растопырив мощные ветви своих укреплений, замков, рвов и башен, стоит, тихо посмеиваясь, как человек, делающий свое дело. Не поехать Даждье в свою страну с возлюбленным! Нужно забыть белые, песчаные берега Днепра, теплые ивы, тесно прижавшиеся друг к другу. Хороши, здесь деревья в садах Багдада, но они стоят каждое отдельно, и нет здесь густых сплошных лесов, как у нас!..

Месть, месть, месть! Упорно и настойчиво держала она мечту о мести, воспитывала, лелеяла в себе. Месть просачивалась сквозь нее всю.

А теперь? Византийские послы едут с льстивыми грамотами. И обманут! И будет мир. И византийцы перебьют поодиночке русских и арабов.

– Едут послы. Халиф будет принимать их. И ты будешь говорить им приветственное слово?

Он расхохотался:

– Ты слишком много и высоко обо мне думаешь. Кто позовет меня во дворец к халифу? И почему халиф скажет: говори, Махмуд! Ха-ха! Джелладин наговорит теперь про меня так много злого, что не видать мне ни халифа, ни визиря. Жена моя! Пожив в Константинополе, я понял, что такое двор. Наши мечты с тобой, оказывается, не так-то легко исполнить…

– Какие мечты?

– О щите.

– Вот как!

– И как я жалел, что не могу наслаждаться мгновениями, подобно кади Ахмету.

– А он наслаждался и с женщинами?

Махмуд покраснел:

– Я совсем не об этом!

– Да, да! Вас только отпусти, – сказала она, смеясь и целуя его в шею. – Вот поедешь во дворец, прославишься, забудешь, развращенный Константинополем, меня. И тогда мне будет плохо, совсем плохо. – И глухим голосом она сказала: – Тогда я умру. – И тотчас же быстро сказала, стараясь рассмеяться: – Прости, прости! Я поглупела, по только от радости, только от радости!

XXXVI

Халиф ожидал визиря.

Грузный, крупный старик со свисающими на короткий воротник рубашки из верблюжьей шерсти складками толстой шеи, поджав под себя ноги и часто вытирая платком выпяченные серые губы, сидел в беседке сада на земле. Перед ним стоял низкий столик, грубый глиняный кувшин с водою и деревянное блюдо с финиками. Халиф, подобно Омару, великому наследнику пророка, любил простоту в обыденной жизни и сильные выражения.

– Куда пропало это блеклое животное? – бормотал он.