Пасхальный парад

— Здоровый крепкий парень из техасской глубинки. Ковбойские сапоги и все, что полагается. Меня всегда немного пугали его вопросы — он парень жесткий и очень умный. К тому же отличный поэт… во всяком случае, на подходе. Короче, дождавшись, когда его сокурсники уйдут из бара и мы с ним останемся вдвоем, он поглядел на меня с прищуром и сказал, что должен мне кое в чем признаться. Детка, мне даже как-то неловко. В общем, он сказал, что моя первая книга изменила его жизнь. Ни черта себе, да?

— Да уж. Высокая похвала.

— У меня это просто не выходит из головы. Представляешь, мои стихи изменили жизнь совершенно незнакомого человека из южного Техаса! — Он отправил в рот кусок свинины и заработал челюстями с видимым удовольствием.

В начале ноября он признался, а точнее, безапелляционно заявил, что его работа пробуксовывает. В течение дня он то и дело вскакивал из-за стола и принимался мерить шагами комнату, швыряя в потухший камин окурки (чтобы сжечь дотла эту гору, приходилось подбросить в огонь не одно полено) и риторически восклицая: «Кто сказал, что я поэт?»

— Я могу прочесть что-нибудь из того, что ты написал? — спросила она однажды.

— Нет. Ты потеряешь ко мне последнюю каплю уважения. Сказать тебе, что это? Стишки, к тому же плохие. Тара-рам-там-там, тара-рам-пум-пам. Мне надо было сочинять песенки в тридцатые годы, хотя не факт, что даже это у меня бы получилось. Таких, как я, понадобилась бы целая команда, чтобы получился один Ирвинг Берлин. — Он стоял, весь поникший, у огромного окна, глядя на жухлую траву и голые деревья. — Я как-то прочитал интервью с Берлином. Журналист спросил его, чего он боится больше всего на свете, и он ответил: «Что однажды я протяну руку за сокровищем, а его там не окажется». Это про меня, детка. Сокровище было моим, я чувствовал это, как чувствуют кровь в жилах, а теперь я тянусь, тянусь за ним, а его там нет.

А потом потянулась затяжная снежная зима. Джек уехал в Нью-Йорк, чтобы провести Рождество с детьми, и она оказалась предоставлена самой себе. Поначалу было одиноко, но затем она начала получать от этого удовольствие. Она снова взялась за статью, однако такие вроде бы ладные, хорошо пригнанные фразы вели в никуда. А на третий день она получила взволнованное рождественское письмо от сестры. Все мысли Эмили так долго были заняты исключительно Джеком Фландерсом, что сейчас, читая это письмо, она будто заново и не без удовольствия возвращалась к самой себе.

В «Большой усадьбе» всё хорошо, все шлют тебе приветы. В последнее время Тони много работает сверхурочно, так что мы его почти не видим. У мальчиков дела идут отлично…

Свой аккуратный девичий почерк Сара выработала в школе и сохранила на всю жизнь. («У тебя милый почерк, дорогая, — говорила ей Пуки, — но есть в нем какая-то нарочитость. Ничего, с годами он станет более изощренным».) Эмили пробежала глазами второстепенные подробности письма и наконец дошла до главного: