Пасхальный парад

Вечер она проведет одна, и, если все правильно спланировать, одиночество не будет ей в тягость. Прежде всего надо переодеться по-домашнему и сделать заготовки для легкого ужина, а пока он томится на плите, налить себе винца — не больше двух бокалов — и посмотреть по Си-би-эс вечерние новости. Позже, вымыв посуду, она сядет в покойное кресло или уляжется на диване с книжкой, и часы пробегут незаметно, пока не придет время укладываться спать.

Когда в девять часов вдруг зазвонил телефон, она вздрогнула, а Сарин слабый, жалобный голос в трубке заставил ее вскочить с дивана.

— Слушай, мне ужасно неудобно тебя об этом просить, но ты не могла бы приехать в гостиницу?

— Что случилось? Почему ты не в театре?

— Я… не пошла. Я объясню тебе при встрече. Всю дорогу в такси, постоянно застревавшем в пробках, Эмили старалась ни о чем не думать; она старалась ни о чем не думать и пока шла по длинному, устланному ковром коридору. Дверь в Сарин номер была чуть приоткрыта. Сначала она хотела ее толкнуть, но потом решила постучать.

— Энтони? — послышался робкий, с затаенной надеждой голос.

— Нет, детка. Это я.

— А, Эмми. Заходи.

Эмили вошла в темную комнату и закрыла за собой дверь.

— Ты в порядке? — спросила она. — Где выключатель?

— Не включай пока. Давай сначала немного поговорим, хорошо?

При слабеньком голубоватом свете из окна можно было разглядеть, что сестра лежит на кровати примерно в той же позе, в которой Эмили днем ее оставила, только постель была разобрана и из одежды на Саре осталась одна комбинация.

— Эмми, ради бога, извини меня. Зря я, наверно, тебе позвонила, но дело в том, что… Можно, я с самого начала? Когда Тони вернулся, я еще была… не совсем трезвая… Из-за этого мы с ним сильно поругались, он сказал, что не возьмет меня в театр и… в общем, он отправился на спектакль один.

— Один?

— Представь себе. Его можно понять, в таком состоянии я не могла встречаться с Родериком Гамильтоном, сама виновата. Но… прошлым летом мы с тобой так славно обо всем беседовали, а тут мне надо было выговориться, и я тебе позвонила…

— Ясно. Ты правильно поступила. Уже можно включить свет?

— Ну что ж, включай.

Рука нашарила на стене выключатель, комната озарилась светом, и Эмили увидела всюду кровь: на смятых простынях и подушке, спереди на комбинации и на опухшем, кривящемся лице, даже на волосах.

Эмили так и села, прикрывая глаза ладонью.

— Это невозможно. Это дурной сон. Он тебя бил?

— Ну да. Ты не дашь мне сигаретку, дорогая?

— Но, Сара, тебе должно быть очень больно? Дай мне тебя получше рассмотреть.

— Не надо. Не подходи ко мне близко, ладно? Все будет хорошо. Я должна встать и умыться… надо было это сделать до твоего прихода. — Она с трудом поднялась и на нетвердых ногах проследовала в ванную, откуда послышался звук льющейся в раковину воды.

— Бог мой, — донесся ее голос. — Вообрази: с таким лицом меня представляют за кулисами Родерику Гамильтону!

— Сара, послушай, — сказала Эмили сестре, когда та вернулась в спальню. — Ты должна мне кое-что рассказать. Такое уже случалось в прошлом?

Сара, смывшая с лица почти всю кровь, сидела на кровати в халате и курила сигарету.

— Само собой. Это у нас происходит регулярно. По крайней мере раз в месяц, на протяжении двадцати лет. Но обычно без таких последствий.

— И ты об этом никому не рассказывала!

— Джеффри когда-то давно чуть было не рассказала. Он спросил, откуда у меня фингал, и у меня уже чуть не сорвалось с языка, но я подумала: «Нет, будет только хуже». Папе, наверно, я могла бы рассказать… Случалось это и при мальчиках. Тони-младший даже пригрозил, что убьет его, если это повторится. Собственному отцу так сказал.

На низком шкафчике у стены стояли бутылки со спиртным и ведерко со льдом. Эмили глядела на них с вожделением. Больше всего ей сейчас хотелось выпить чего-нибудь покрепче, но усилием воли она заставила себя сидеть, по-прежнему прикрывая глаза ладонью, как будто смотреть на сестру прямо было ей невмоготу.

— Ох, Сара, Сара, — проговорила она. — Как ты можешь с этим мириться?

— Это брак, — был ей ответ. — Если желаешь сохранить брак, приходится кое с чем мириться. И потом, я люблю его.

— «Я люблю его»! Звучит как реплика из пошлого… Можно ли любить человека, который обращается с тобой как…

Послышался лязг поворачиваемого в замке ключа, и Эмили встала навстречу зятю с уже заготовленными словами.

Он удивленно заморгал при виде ее, хотя лицо его при этом ничего не выражало — возможно, по причине выпитого. На нем был темного цвета летний костюм, купленный Сарой на какой-нибудь дешевой распродаже.

— Ну, как пьеса, мерзавец? — спросила Эмили.

— Эмми, не надо, — попросила Сара.

— Что «не надо»? Кто-то должен назвать вещи звоими именами? Как поживает Родерик Гамильтон?

Я к тебе обращаюсь, орангутанг, избивающий собственную жену!

Тони ее проигнорировал, прошествовав мимо с опущенной головой, как всеми презираемый маленький мальчик игнорирует своих мучителей. Но комната была такая маленькая, что он поневоле ее задел, направляясь к бару. Выставив три здоровых гостиничных фужера, он начал разливать в них виски.