Пасифик (СИ)

— Когда нас обливают бензином, она смеётся. А он никогда не смеётся, знаете, он наблюдает, чуть ссутулившись, руки в карманах, и на лице его предельная сосредоточенность: ему важно ничего не пропустить. Этот запах…

— «Она» — Тоте? А он? О ком — о чём — вы говорите?

Разумеется, он чувствовал этот запах, горелый и жирный, вызывающий тошноту, но так пахнут очистные сооружения, сухая листва, сжигаемая в цинковых бочках, бумага и пластик, корёжащиеся в огне среди бытового мусора, пуговиц, скрепок, останков мелких животных. Штумме втягивал воздух раздувающимися ноздрями, и подбородок его дрожал всё сильнее.

— Что вы хотите услышать? Я скажу всё, всё!

— Пожалуйста, — улучив момент, Хаген поймал его взгляд. — Герхард, ради Бога! У вас был магазин, к вам приходили люди. Люди с музыкальным слухом. Я бы хотел развить музыкальный слух, Герхард, я бы очень хотел научиться играть самые простые мелодии. Что-то, что поможет мне вспомнить.

— Вы!

Штумме отшатнулся.

— Вы… чёртов вы болван!

Он попятился, вильнув вправо, практически описав полукруг. Ломаная тень метнулась по бетонным плитам и налилась чернотой, когда круглое маленькое солнце в очередной раз выглянуло из грозовых гряд.

— Герхард!

— Не подходите ко мне, — просипел Штумме, задыхаясь от волнения. Его круглое лицо блестело — то ли от испарины, то ли от слёз. — Ни шагу! Вы хуже, чем они… Мы потеряли надежду, а вы дали вновь, но дали меньше, чем ничто! Я вас не знаю, но из-за вас меня сожгут. Я не знаю, что вам нужно. Я вас ненавижу!

На подгибающихся пружинных ногах он пятился всё правее, и теперь за спиной его оказался обрыв, и люди внизу на стоянке подняли головы, а зеркальные окна корпуса напротив пошли нефтяными пятнами, не в силах сдержать любопытство тех, кто наблюдал изнутри.

— Остановитесь!

— Всё из-за вас. Не приближайтесь ко мне! Боже мой, — он всхлипнул, мотнул головой. — Неужели я хочу многого — быть полезным и забвения? Зачем, ну зачем вы пришли?

— Подождите, я не…

Как в дурном сне Хаген шагнул к рабочему, и тот взмахнул руками в нелепой имитации полёта, развернулся, в два прыжка достиг края балкона и рванулся вперёд, стараясь перепрыгнуть полосу страховочной сетки.

У него почти получилось, однако левая нога зацепила проволоку, и он полетел лицом вниз, обнимая воздух распахнутыми руками. Высота была небольшой, но он упал враздрызг, глухо и мягко, прямо под задние колеса паркующегося автофургона. Прямоугольный брезентовый верх надвинулся на распростёртое тело, натужно взревел мотор. В этот момент проглянувшее солнце ошпарило сетчатку, Хаген попятился от края, выводя заплетающимися ногами зигзаги, чтобы сохранить равновесие.

Ласковые руки обхватили его сзади, притормозив и обездвижив.

— О, герр Хаген, — сказала Тоте. — Мне очень жаль!

— Постойте, я…

Он подался вперёд, но сделал только шаг. Всего один, слишком мало, чтобы что-то разглядеть.

— Мы сделаем всё возможное.

— Что? Что вы сделаете?

— Вот же недоверчивый человек! — воскликнула она с весёлым недоумением. — Ну куда вы трепыхаетесь? Всё кончено.

И действительно, всё было кончено.

Колонна несформированных, разделившись надвое, дисциплинированно вползала в здание. Фургоны разъехались, и на том месте, где они буксовали, уже копошились люди в прорезиненных костюмах — уборщики. Из-под козырька выбежал приземистый мужчина, разворачивая шланг.

— Где…

— Недоверчивый человек, — повторила Тоте. — Ну же, отойдите от края! Что вы ему сказали? Они такие нестабильные, такие нервные. Это, конечно, наша недоработка. Хотите, я позову другого?

Он не мог смотреть в её глаза, на её сияющую здоровьем кожу, шелковистые волосы, мягко стекающие на изумрудную горловину свитера. Тошнота подступала к горлу, и он всерьёз испугался, что не справится и закричит. И когда стало совсем невмоготу, прохладный голос под сводом черепа раздельно произнёс: «Пасифик», и тошнота отступила. Он снова получил возможность дышать, а вместе с тем и воспринимать окружающее.

— Чем здесь пахнет?

— Что с вами, Хаген?

Её улыбка была острой, как кромка молодого месяца.

— Я ничего не чувствую, — сказала Тоте. — Возьмите таблетки, коллега. По одной, с утра и на ночь. Я могу дать ещё, если попросите. Вы попросите. Примите одну прямо сейчас, ну!

Повинуясь строгому голосу, он выщелкнул одну сплющенную полусферу из блистера, протолкнул между губ и сморщился от невероятной горечи.

— Теперь скажите «спасибо».

— Что вы мне дали? — спросил он с отчаянием, думая при этом: «Что я творю, Боже мой? Что уже натворил?» — Где Штумме? Он жив?

— Я же сказала, мы сделаем всё возможное. Давайте вернёмся к нашим делам. Я покажу вам Фабрику.

— Нет, мне пора. Проводите меня до выхода.

Он не ожидал, что она согласится. Но она кивнула:

— Хорошо.

Обратный путь оказался короче, хотя и более извилистым. Перед одной из дверей Тоте взяла его руку в свою, но он высвободился.

— Заглянете ко мне на секунду?

— Нет.

Она усмехнулась.

— Зачем вы всё-таки приезжали, герр Хаген?

— Вы знаете.

— Ещё нет. Но узнаю.

Остаток пути они проделали в молчании.

***