Пашка из медвежьего лога. Таежные встречи

– Виноват, Акимовна! На улице задержался. Собачник поймал соседского Жулика, а ребята не захотели отдать.

– Жулика! – всплеснула руками старушка. – А что же вы смотрели? Табаку бы ему в нос, живодёру! Сроду в посёлке собак не ловили, а нынче, вишь, «Заготпушнина» учредила собачника – житья не стало собакам. Ну и что же?

– Смотрел я на ребят, знакомился. Копейкин у них за главного. Чей он сын, не знаете?

– Копейкин?.. Отродясь фамилии такой не слыхивала. Видать, не здешний. Звать-то его как?

– Не знаю, шустрый такой паренёк.

– Они, милый, на шкоду все шустрые. Чего учудить – занимать не пойдут, – ответила Акимовна не без гордости. – Наша улица издавна в славе ребятами и без Копейкина. Выдумают же такую фамилию! Обличия какого из себя?

– Конопатый мальчишка.

– Конопатый?.. Ума не приложу, чей он. Конопатых у нас на улице нет, – твердо заявила старушка.

Голубая тряпочка

Уже всё было готово к нашему отлёту: упаковано снаряжение, продукты, инструменты, личные вещи, но ледяной аэродром на реке, где нас с Василием Николаевичем должны были высадить, затопила наледь, и теперь там невозможно было посадить самолёт. Обещали подыскать другую площадку – а это не так просто – и я с ужасом думаю: как бы нам надолго не задержаться в посёлке.

Давно меня гнетёт тоска по тайге. Она приходит сразу, как только появляются первые признаки весны. Они во всём: и в мягком хрусте снега под ногами, и в сдержанном молчании птиц, и в синеве неба, и даже в шуме леса. Как-то вдруг – без ветра – заволнуется он, зашумит и замрёт, точно обескураженный чем-то. Вот тогда-то и становится невмоготу беспечная жизнь в четырёхстенной избе. Хочется встретиться с бурей, со зверем, с вёрстами – с бесконечными вёрстами непознанного пути. Потянет к вольным, близким сердцу просторам с хвойным воздухом, с лопнувшими почками берёз, с птичьим криком и затяжными весенними закатами.

Сегодня резко похолодало. На окнах мороз выгравировал замысловатые узоры. С неприветливого серого неба падают невесомые пушинки снега. Они копятся на остывшей земле, сглаживая шероховатую поверхность белизною. Опять зима.

Так нередко бывает после тёплых, по-настоящему весенних дней: ударит нежданно трескучий мороз, завоет пурга – это зима, собрав остатки сил, напоминает о своем грозном могуществе. Не очень-то радует такая погода.

После обеда ко мне зашёл Василий Николаевич, мрачный, как грозовая туча. Ему-то, всю жизнь проведшему в тайге и привыкшему в это предвесеннее время уже находиться где-то далеко от поселений, особенно не по душе наша задержка. Мы долго молчим. Я бесцельно гляжу в окно. Василий Николаевич лениво набивает трубку табаком.

– Когда же полетим? – вырывается у него.

Я ничего нового сказать не могу и молчу.

– Собакам и то надоело ждать. Утром зашел проведать Бойку и Кучума, они не ласкаются, в глаза не смотрят, будто я виноват, – рассказывает он.

– Хватит, Василий, тут и без твоих разговоров тошно. Ещё немного потерпи, найдут новую площадку на реке, часа не задержимся – улетим.

В комнату вошла хозяйка с кипящим самоваром.

– К вам дедушка пришёл, войти стесняется, может, сами выйдете? – сказала она мне, заваривая чай.

– Кто он? – спросил я.

– Тутошный, дело у него к вам какое-то.

В сенях стоял дородный старик, приземистый, на вид лет шестидесяти. Одет он был по-зимнему. Дублёный полушубок, изрядно поношенный, но без единой латки, туго перевязан кумачовым кушаком. На ногах лосёвые унты, в двух местах аккуратно перехваченные ремешками. На голове старика глубоко сидела заснеженная самодельная барашковая ушанка. Она обрамляла сверху и с боков приветливое, коричневое от ветра лицо, опушённое снизу окладистой бородою. Он посмотрел на меня со странной детской растерянностью.

– У нас промежду промышленников слушок прошёл, будто вы охотой занимаетесь, – начал он крутым баском, переступая от неловкости с ноги на ногу. – Вот я и прибежал из зимовья, что в Медвежьем логу: может, поедете до меня – дюже коза пошла.

– Вы что ж, охотник? – спросил я, обрадовавшись столь приятному гостю.

– Балуюсь, – замялся он и откашлявшись, вдруг осмелел. – С детства маюсь этой забавой. Ещё махонький был – на выстрел бегал, как собачонка, так и затянуло. Должно – до смерти!

Секунд пять, не больше, ему хватило на то, чтобы осмотреть меня и Василия Николаевича, и с его лица исчезла растерянность. Затем, немного отогревшись, он уселся на краешек табуретки, сбросил на пол шапку-ушанку, меховые рукавицы и стал сдирать с бороды прилипшие сосульки. А сам нет-нет да и окинет пытливым взглядом комнату.

Громко хлопнула наружная ставня.

– Опять завьюжило, – сказал Василий Николаевич, искоса поглядывая на старика.

– По козам самый раз!

– Да вы раздевайтесь, – предложил я.

– Благодарю. Ежели уважите приехать, то я побегу. А коза, не сбрехать бы, вон как пошла – табунами, к хребту жмётся – должно, её со степи волки турнули.

Василий Николаевич так и засиял, так и заёрзал на стуле.

– Да раздевайтесь же, договориться надо, где это и куда ехать, – сказал он.