Пашка из Медвежьего лога

— С коробкой?

— Да.

— Что вы, ни-ни! — вдруг спохватился он. — Дедушка постоянно говорит, что я за конфетку и портки свои продам. Брать не велит. А чаю с монпансье выпью… Какие у вас маленькие чашки! — заключил он неожиданно.

Пил Пашка из блюдца долго, вольготно, даже вспотел и все время шмыгал носом. А беспокойные глаза продолжали шарить по комнате.

— У вас, видать, настоящая дробовка? Наверно, тыщу стоит? — И, покосившись на мое ружье, затяжно вздохнул. — А дедушка с пистонкой промышляет. Она еще дедом его с турецкой войны привезена, кремневкой была, потом ее на пистонку переделали. Старая она у нас, к тому же еще и грозой ее чесануло: ствол сбоку продырявило и ложу расщепило. И стреляет смешно: сначала пистон треснет, потом захарчит, тут уж держись покрепче и голову нужно отворачивать — может глаза огнем вышибить… Нашей пистонке трудно запалиться, а уж как стрельнет — любого зверя сразу сшибает.

— И ты с ней охотишься?

— Стреляю, но редко. Я только припасы таскаю, да если где зайца раненого догнать или утку из воды вытащить. Бывает, и белка зависнет на дереве. Дедушка говорит: «Вот уж как ты, Пашка, научишься во всех лесных делах разбираться, тогда пистонка будет твоя».

— Ну и как же?

— Стараюсь.

— Знаешь, Пашка, с таким ружьем недолго и беды нажить! Новое нужно купить.

— Край как нужно! — оживился парнишка. — Да что поделаешь с бабушкой: она не согласна насчет покупки ружья, денег не дает, а то бы мы с дедушкой давно купили. В магазин часто заходим, дедушка все ружья пересмотрит, выберет и скажет: «Ну хороша же, Пашка, дробовка!». С тем и уйдем.

— Почему бабушка против покупки?

— Говорит, что я тогда из тайги вылезать не буду, школу брошу.

Лицо его вдруг стало грустным. Он смотрел в угол, где стояла моя двустволка, а воображение, вероятно, рисовало заманчивую картину, как он с настоящим ружьем бродит по тайге, стреляет рябчиков, косачей и как, нагрузившись дичью, возвращается к бабушке в зимовье… Кажется, я своими расспросами коснулся больного места. Он наскоро допил чай, отблагодарил Акимовну и смолк.

Вернулся Василий Николаевич в полном охотничьем обмундировании: в унтах, шерстью наружу, в телогрейке из плащ-палатки, подбитой беличьим мехом, в легких шерстяных варежках.

— Акимовна! — окликнул он хозяйку. — Ты говорила, что козлятину хорошо нашпиговать свиным салом с чесноком? Приготовься!

— Как же, вкусней нет блюда. Только надо сначала добыть козла, а потом шпиговать. Ни пуха ни пера вам!

Мы распрощались.

За воротами дремала тощая грязно-серой масти старенькая лошаденка, запряженная в розвальни.

— Ну-ка, Кудряшка, прокати! — ласково крикнул Пашка. Он отвязал вожжи, усадил нас в задок на пахучее сено, а сам занял кучерское место.

Кудряшка качнулась влево, взмахнула облезлым хвостом и, сдвинув примерзшие к земле розвальни, лениво потащила их по незнакомым нам переулкам.

— Надо бы торопиться, солнце низко, — посоветовал Василий Николаевич.

— Да ее не раскачать, а собаки на улице попадутся — совсем станет. Только уж не беспокойтесь, я дедушку не подведу: вовремя приедем. Ну ты, Кудряшка, шевелись!

За поселком лошаденка будто пробудилась, сама, без понуканий, побежала мелкой рысцой. В животе у нее все время екало в такт бегу.

— Селезенка играет, — пояснил Пашка. — Кудряшка у нас подслеповатая, думает, что впереди дед бежит, вот и торопится. Иной раз даже заржет, только голос у нее тонкий стал, как у жеребенка. Колхоз давно друго коня давал, да дедушка говорит: нам торопиться некуда. У нас с ним все ведь распланировано: в это лето зимовье новое сложим, осенью ловушки в тайге подновим, а Кудряшка с нами останется до самой смерти… И правда, верни ее в колхоз — там в первый же день ей хана. А тут она, вишь, как трусит ногами? Мыто ее не обижаем…

— А как твои дела в школе? — спросил его вдруг Василий Николаевич.

Пашка бросил на него недобрый взгляд, дернул вожжой и, продув громко нос, заерзал ногами по сену.

— Вон в тех колках, ну и косачей — тьма! — сказал он, показывая кнутом вправо на залесенные холмы. — У нас там с дедушкой шалаш налажен. Скоро птица играть начнет, слетится да как зачуфыкает, закурлыкает, аж дух захватывает. А дерутся по-настоящему, Иную в кровь заклюют…

— Со школой, спрашиваю, у тебя как?

— Со школой?.. — Пашкино лицо вдруг вытянулось, помрачнело. — С математикой не ладится, — процедил он сквозь зубы чуть слышно. — Пока примеры были, понимал что к чему, а как пошли задачи — вот тут-то и прижало меня. Дедушка сказывает, что у нас во всем потомстве считать сроду не умели, вся надежда, мол, на тебя, внучек! Сам, говорит, видишь, что делается на этом свете: всякие машины, самолеты, спутники, в космос люди летают, без математики теперь жить нельзя, сзади окажемся. Видите, куда он клонит! Значит, я должен за весь свой род ответ держать?!

— Дед правильно говорит. А ты как думаешь?

— Конечно, жалко мне свой род, — снисходительным тоном ответил Пашка. — Придется подналечь…