Пасадена

Дитер еще не забыл, чем закончилась его работа в гостинице, и не очень-то хотел, чтобы Эдмунд занялся тем же. В «Гнездовье кондора» было чем заняться: нужно было расчистить пожарную дорожку от старого русла, починить крышу пристройки, высадить виноградник на холме, построить лестницу с берега.

— Без дела сидеть не будешь. Брудер всегда тебе работу найдет, — сказал он сыну.

Но Эдмунд не стал его слушать.

— Почему тебе с нами не нравится? — спросила Линда, когда Эдмунд в первый раз собирался в гостиницу.

Он сидел во дворе за кухней, на скамейке, очень гордый своей новенькой формой — черными габардиновыми брюками и черным же атласным галстуком-бабочкой. Зажав между коленями туфлю, он старательно полировал ее бархоткой.

Линда спросила, можно ли будет приходить к нему, но Эдмунд ответил, что ему будет не до нее — он должен следить за гостевыми комнатами и проверять, чтобы у всех постояльцев всегда было то, что им хочется. Он нагнулся и стал зашнуровывать свои полуботинки на высоком каблуке, за которые заплатил в лавке Маргариты целый доллар и сорок пять центов. Эдмунд сознался, что не сразу решился на такое расточительство, но Линда всплеснула руками и сказала: «И чего тут переживать?» Она никак не могла понять, в кого он такой: робкий, осторожный. Она точно знала, что он совсем не похож ни на кого из них: ни на Дитера, ни на Валенсию, а уж тем более совсем не похож на нее. Он как будто бы явился к ним из другого мира, и Линду опять посетило смутное ощущение, что этот другой мир начинается где-то очень далеко от «Гнездовья кондора» и Приморского Баден-Бадена — за рекой Сан-Луис-Рей, за горой Паломар, за черными лагунами.

— Судок с обедом берешь?

— Там индейку дают бесплатно каждую смену.

— А лепешек завернуть?

— Не надо, она с оладьями.

— Что же для тебя сделать?

Он ответил, что ничего, и только собрался уходить, как во дворе появился Брудер. Он шел босиком, в штанах, закатанных выше колен. Под мышкой он нес книгу Эдмунда «Джентльмен и его ранчо», и Линда заметила, как дернулось у брата лицо, как он заморгал и шмыгнул носом. «В гостиницу?» — спросил Брудер. Эдмунд собрал свою сумку, осторожно пошел по дорожке, стараясь не запачкать брюки пылью, и когда повернулся, чтобы помахать на прощанье сестре, то увидел, что они с Брудером идут к берегу, а на дворе никого нет — только лежат короткие тени и бело сияет солнце.

День выдался безоблачный, и уже на песке Брудер снял с себя верхнюю одежду и остался в купальном костюме. Линда надела холщовое платье, в котором ходила плавать, и едва оказалась в воде, как волна задрала подол, украшенный оборкой, и она позавидовала Брудеру — в своей одежде он двигался ловко, как рыба. Линда видела, как легко замелькали над водой его плечи, когда он поплыл от нее в океан. Изо рта он выпускал целые фонтаны воды. Ему нравилось дразнить ее, делать по-акульи точные круги, глаза его темнели от упорства, и она даже пугалась — так далеко он уплывал, ярдов за сто; над водой, вокруг нее мелькали его согнутые в локтях руки, и он даже не отвечал ей, когда она звала его к себе и, волнуясь, торопливо говорила: «Брудер, ну пожалуйста, подплыви сюда на минутку! Вон, посмотри! Вон там дома и наша плотина. Хорошенькая маленькая плотина, правда?» Но Брудер все не останавливался, нырял несколько раз, оставив Линду совсем одну на поверхности воды, и уходил под воду очень глубоко, так что даже пузырьки воды не поднимались наверх, и вдруг под водой ее холодную ногу хватала сильная рука. Несколько раз она почувствовала и легкие прикосновения, как будто ее ласкали нежные, любящие губы.

Так они проплавали больше часа, а потом вернулись на берег за снастями. Линда научила Брудера, как управлять каноэ на волнах, как держать эту бамбуковую лодку по ветру; они гребли, пока у нее не начинали ныть руки, а Брудер кричал ей, чтобы она не останавливалась. Он яростно погружал весло в воду, бросал лодку прямо в волны прибоя, и от этого в груди у нее становилось неспокойно. В такие минуты он прекрасно понимал, что с ней творится, и нарочно делал так, чтобы ей казалось, будто, кроме них, в мире никого больше нет. Перед тем как признаться самому себе, что он ее любит, он хотел точно знать, что она любит его. Перед тем как объявить своим то, чем он уже обладал, он желал быть уверенным, что она всем сердцем хочет ему принадлежать.