Пасадена

Его голос прозвучал гулко, глаза не отрывались от нее, но она совсем не боялась.

— Зачем ты оказался там в тот вечер?

— Твой брат был человек мстительный.

— Почему ты так говоришь?

— Он меня ненавидел.

— И что, ты его за это винишь?

— У него на уме только и было что развалить ферму. Но как развалить — это он хорошенько не обдумал. Только себя и погубил.

— Ты что, приехал, чтобы сказать мне это?

— Я приехал, чтобы посмотреть ранчо, увидеть, каких дел он тут наворочал.

— Ничего он не наворочал, я бы сказала.

— Ты так уверена, Линди? — спросил Брудер, потянулся за ее рукой, она отстранилась было, но он все-таки прижал ее к груди; как будто и не было всех этих лет, как будто она была совсем девчонкой и силилась понять, что это за человек такой — Брудер.

— Ну вот… Я, значит, говорил, что ты не знаешь, — весь остаток своей жизни твой брат только и делал, что разваливал «Гнездовье кондора». Он опрыскивал луковые поля щелоком, пробовал поджечь все в старом русле, только не сумел — в марте кусты еще слишком сырые. Он будто бесновался: ломал через колено удочки, выпускал кур на дорогу, швырял навоз в колодец. Ему казалось — я не знал, что он вытворяет, но я наблюдал за ним, не спеша прикидывал, когда смогу его застукать и, может быть, повесить, а может, просто вышвырнуть с фермы раз и навсегда. Я знаю, Линди, ты считала его умным человеком, но как раз умом-то он и не блистал. Читал он очень много, а знал очень мало. Ты, конечно, знаешь — такие люди бывают. Уроки истории их ничему не учат.

Линди ответила, что не будет этого слушать, но Брудер ответил, что слушать ей все-таки придется: «Ты, Линда, не уйдешь, ты никогда этого не умела», — и он был прав; она, не двигаясь, стояла рядом с ним.

— Ты же хочешь знать, — настаивал он. — Тебе нужно знать всю правду.

Не давая ей вставить слово, он продолжил:

— Он воображал себя этаким тайным агентом — уничтожал урожай, портил инструмент. В тот день, когда все это случилось, когда ты была с мальчиком в доме, он на лодке сплавал к буйку и перерезал веревки ловушек.

— Зачем?

— Уж не для хорошего. Просто хотел, чтобы в твои старые ловушки никогда больше не попался ни один лобстер.

— Никакого смысла в этом нет, — отрезала Линди.

— Никакого, — согласился Брудер и добавил: — А все-таки есть.

— Откуда мне знать, врешь ты или нет?

— Откуда? Да оттуда, что я тебе никогда не делал того, что ты мне сделала.

Она хотела было возразить, но Брудер остановил ее и продолжил свой рассказ:

— Ранним вечером ловушки прибило к пещере в Соборной бухте, и я собирал их по всему берегу. Это, Линди, были твои ловушки. Делала ты их очень умело — тут я отдаю тебе должное. Много лет я их почти не чинил, и они мне верно служили. До того я, помню, думал, что наконец-то ты меня больше ничем не удивляешь, но в тот вечер ты снова умудрилась это сделать — ты здорово умела обращаться с киянкой, гвоздями, тонкими дощечками. Это и была моя ошибка — видишь, я охотно ее признаю. Нельзя было думать, что ты больше ничем не можешь меня удивить. Но в тебе еще немного осталось, правда ведь, Линди?

— Немного чего?

— Дайте мне закончить, миссис Пур.

Те несколько счастливых месяцев, что они проработали рядом — она в кухне, а он в рощах, — ощущались теперь довольно большим отрезком времени, гораздо более длинным, чем были на самом деле: короткие, считаные недели.

— Отличные были ловушки, спокойно так лежали себе прямо на водорослях. Шесть прибило к пещере, и я одну за другой перетаскал их к входу в пещеру. Я все это рассказал присяжным, только они не собирались мне верить, правда ведь, Линди? Так вот, делал я эту рыбацкую работу, не больше и не меньше, и тут я услышал, как кричит и вопит твой брат, а потом увидел, что он несется ко мне.

Как ты совершенно верно заметила, Линди, ночь была темная, даже темнее, чем обычно, как будто выключили переливающуюся подсветку океана. Я слышал Эдмунда, слышал его странные крики — нервные вопли человека, который орет не своим голосом. Я даже заметил, что в его руке блестит что-то металлическое, но что это такое, не разглядел. Я стоял рядом с горкой ловушек для лобстеров и хочу, чтобы ты представила себе, как выглядит на темном берегу горка из ловушек высотой больше шести футов. Представляешь это, Линди? Никак. «Никак?» — спросишь ты. Вот именно — никак. Дощечки черные, и просветы между ними тоже черные, и через ловушку можно смотреть точно так же, как смотрят через зарешеченное окно. Но об этом должен был знать я, а не вы, миссис Пур.

Я стоял, смотрел на твоего брата и не мог даже догадаться, почему он так сердит, почему вдруг его дела, перестав быть секретными, открылись, но он бежал ко мне, и это было совсем не страшно — не боимся же мы старой собаки, когда она жмется к ноге. Я ждал его. Темнота стояла такая, что лица его невозможно было разглядеть, но он сильно ругал меня, и ты… только ты, Линди, можешь сказать, прав он был или нет.