Парус

Она легонько толкнула его. Он отлетел. Женщина запахнула халат, прошла в комнату, захлопнула дверь. Жогин ещё поколотился и стал. Тут же увидел смотрящего на него из кухни Кропина… Однако не смутился, сразу же пошёл к нему, возбужденно говоря:

– Не дала, Кропин! Понимаешь? – заходил по кухне: – Боится. Где живу – там не ворую! Понимаешь?

Кропин отворачивался, прятал смех. Потом, не выдержав, захохотал. В поддержку ему дон жуан тоже смеялся. По-своему. Со скошенным ртом и с жёлтыми зубьями. Которые, казалось, бренчали. Как всё те же амулеты. Хыр-хыр-хыр-хыр!..

Через неделю он снова попытался… С сердитым бормотанием вытоптался в коридор из комнаты Чуши. Под хохот её. Ощутив резкий удар воздуха в лицо от хлопнувшей двери.

И опять ринулся к Кропину на кухню:

– Понимаешь, Алексеич! Слабину дал! Ну, в тот раз. Помнишь? Не обломал, не овладел разом… А это они чувствуют. А это всё. Хана. Теперь хоть выше головы прыгай… А, Алексеич? что думаешь?

– Руки коротки! Руки! – хохотал Кропин. – Руки не выросли, Герка-а! Ха-ах-хах-хах!

Жогин уставился на свои руки. На ладони. На растопыренные пальцы. Начал стягивать их. Алчно. Как рак…

Кропин покатывался.

Однако кончилось всё это нехорошо, гадко… Вечером Переляев тыкал пригибающегося Жогина кулаком. (Жогин словно уворачивался, уходил. Как боксёр.) Тыкал метко. В голову. Ослепляюще – в лицо…

Кропин бросился, еле оттащил сожителя Чуши. Сама Чуша обиженно куксила губы возле своей двери. Потом благодарно приняла победителя в объятья, ступила с ним в комнату и захлопнула дверь.

А Жогин, как сломавшийся автомат, всё продолжал уворачиваться и пригибаться:

– Я запомню это! Запомню! – Плакал: – Сволочи! Гады!

Кропин как мог успокаивал его. Потом увёл к себе.

Несколько дней Дмитрий Алексеевич не разговаривал с Чушей и даже не здоровался.

– А чего это ты, Кропин? Надулся, что ли? – спросила она его всё в том же коридоре. На груди поправив попугайный свой халат. Как бы сама скромность и чистота…

В Кропине разом забушевало всё, красно хлынуло наверх, на лицо:

– Ты… ты… – Старик не находил слов: – Ты завлекала его! Завлекала… выставляла ему!.. я видел!.. а потом… а потом… Предательница!..

– Чего-о? – отклячила губу женщина. – Это ему-то выставляла? Пьянчуге этому?.. Опомнись, старик!

С возмущённым достоинством пошла. Но на громадных атласных её ягодицах попугаи, несмотря ни на что – спаривались, целовались…

Потом всё как-то сгладилось между соседями, забылось. Побитый домогатель вскоре укатил куда-то в Подмосковье на халтуру. Сумел втиснуться в бригаду хватких бородачей в беретах. Что-то там подмалёвывать им, грунтовать. Гонять за поллитрами. То ли в новом клубе всё это должно было быть, то ли в старой церкви. Кропин не очень понял – где…

«Все долги разом отдам! Алексеич!» – ликовал художник. Метался по своей комнате, сбрасывая в сидор краски, кисти, палитру, шпатели – всё необходимое для работы. Кинул Кропину ключ: «Закроешь!.. Ну, пока!» И как был – в осеннем мешочном своем пальто, в чёрной вязаной шапке до глаз, – как наскоро составленный в милиции фоторобот преступника – выметнулся с сидором за дверь… Кропин немного прибрался у него и тоже вышел. Доверенным ключом дверь закрыл на два оборота. Так оно лучше будет. Надёжней. Чуша и Переляев из кухни угрюмо смотрели…

По утрам, помешивая на плите пожизненную свою манную кашку, Кропин стал замечать что-то новое в отношениях этой соседской пары. Если раньше Чуша прямо-таки плавала по кухне, откармливая своего сожителя, и глаза её нежно косили от счастья, то теперь она только фыркала на него: отстань!.. В чём дело, ломал голову Кропин. И «сено» по ночам перестали косить. И ставить к «сену» пластинки… Неужели Чуша беременна? И как теперь будет у них всё?

Однако Переляев бодрился. Подмигивал Кропину. Мол, ничего, привыкнет. У них всех сначала так. Нередко теперь приносил цветы. Сам ставил в кухне на стол. (Смотри-ка, верным оказался!) Но после окриков грустил в цветах. Как бобик…

Как-то Кропину пришлось поменяться дежурством, и в тот день часов в одиннадцать он вернулся домой обратно.

Долго искал почему-то ключ. Не мог войти в квартиру. Нашёл, наконец, его в хозяйственной сумке, в кармашке. Куда сроду не прятал… Открыл дверь.

В коридоре было тихо, но горел свет… Странно. Жмот Переляев, уходя, никогда не забывает щёлкнуть на стене. Да и Чуша такая же. Большие экономы.

Кропин хотел выключить свет и пройти на кухню, как вдруг в Чушиной комнате что-то загремело, упало на пол. «Ну ты!» – крикнула Чуша…

Кропин замер. С Переляевым она, что ли, там? Так на работе же должны быть? Оба? Рабочее же время?..

Внезапно из комнаты Чуши выскользнул какой-то мужчина. С пальто на руке и в шляпе. Совершенно незнакомый Кропину мужчина! Быстро прикрыл дверь. Мгновенно сунул и повернул ключ. Столкнувшись с вытаращенными глазами Кропина, заговорщицки приложил палец к губам. (Кропин так и стоял, разинув рот.) Подмигнув, мужчина на цыпочках пропрыгал к входной двери, удёргивая за собой по полу длинный пояс от пальто. Отщёлкнул английский замок – и исчез, захлопнув дверь.