Пару штрихов тому назад

Евгений снова закрыл глаза, даже не закрыл – буквально сжал и стал всматриваться. В темноте виднелось что-то расплывчатое, оно становилось все ближе и ближе. Замелькали образы. Сначала это был все тот же мертвый лес, серый песок. Потом среди леса показался просвет, на дальнем конце которого виднелось что-то, явно созданное руками человека. Это были огромные массивные ворота. Евгений посмотрел наверх, но они были настолько высокими, что, приблизившись к ним, верх разглядеть было затруднительно. Все было как в компьютерной игре – и Евгений убедил бы себя в том, что это действительно так, если бы не мельчайшие детали, реалистичность, которой на компьютере достичь просто невозможно. Металлические части ворот были покрыты ржавчиной, местами свисавшей клочьями, будто ворота ржавели не один десяток лет, и их никто не открывал и даже к ним не прикасался. Внизу ворота заросли сорняками, серо-зеленый лишайник стелился по деревянным доскам до самого верха. Да и досками это назвать было можно разве что с большой натяжкой. Это скорее была труха, лежавшая в состоянии покоя, а потому сохранившая первоначальную форму доски, во многом благодаря лишайнику и мху.

Пахло так, как пахнет только в заброшенных охотничьих избушках в лесу и на старых кладбищах. Евгений обернулся и осмотрелся – это получилось у него настолько легко, что он даже удивился.

«Нет, это точно не мои фантазии, все слишком явно, слишком очевидно. Обычно все приходится придумывать, додумывать, не хватает каких-то подробностей, мелочей. Даже если мне кто-то что-то подобное рассказывал или я читал об этом, то все равно это смотрелось и чувствовалось бы по-другому, надуманно, не совсем естественно. А здесь все само собой, все на месте, как будто я там и нахожусь и все вижу своими собственными глазами. Я все это вижу! Пусть и с закрытыми глазами, это не так важно. С ума сойти!»

Вдоль стены и даже прямо напротив ворот были могилы – просто каменные плиты, покосившиеся кресты, просто затянутые мхом небольшие холмики. Почему-то Евгений не обратил на них внимания, когда шел из леса к воротам. Должно быть, ворота манили его. Он не заметил даже, как песок под ногами сменился серой почвой, устланной мхом. Мох был целый, не было видно, чтобы он был поврежден или примят. Могилы был вокруг, сколько видит глаз – они начинались у леса и заканчивались у стены с воротами. Евгений невольно вздрогнул.

Неба не было видно из-за тумана – он не рассеивался и не опускался. Из-за тумана не удавалось рассмотреть, насколько велика протяженность стены, и есть ли вокруг еще какие-то постройки.

Евгений так и стоял перед мольбертом с закрытыми глазами, лишь изредка приоткрывая их, чтобы взять мазок, что-то подправить или просто вскользь взглянуть на холст. Он не отдавал себе отчет ни в том, какими красками пишет, ни каков сюжет. Это было наваждение, казалось, минутное, секундное. Вот он только-только облокотился на стул, закрыл глаза, к нему пришли все эти сначала неясные, а затем поразительно детальные образы. Он с любопытством осматривал ворота и стену, это у него заняло с десяток секунд, не больше. Потом он оглянулся и увидел могилы, заметил, что стоит не на песке, что лес остался позади, слегка скрытый туманом. В тумане виднелось еще что-то, но силы стали покидать Евгения и видения вдруг расплылись. Он снова будто бы ехал в автобусе и смотрел сквозь запотевшее стекло.

«Пора приостановиться, что-то мне нехорошо, – сказал себе Евгений и ощутил нехватку воздуха, духоту, которая никак не могла вдруг появиться в комнате, где была настежь открыта форточка, – все, остановка, нужно перевести дух и разобраться в том, что получилось».

Открывать глаза не хотелось: там, где-то далеко, непонятно где, в глубине подсознания было так тихо и спокойно, что Евгений поймал себя на мысли о том, что он не отказался бы от того, чтобы задержаться там подольше. В этом, конечно, трудно усмотреть что-то удивительное – за работой не только художники, но и вообще многие творческие люди теряют связь с реальностью, целиком погружаясь в сочиненное, вылепленное, нарисованное, сыгранное или сотворенное еще какими-то другими способами. Это отдельный, совершенно неведомый, а порой и непостижимый мир со своими принципами, правилами и законами. Сам акт творения предполагает, что все эти принципы, правила и законы известны лишь тому, кто творит. Он на время погружается в них, живет по ним – но потом раздается щелчок пальцами и все мгновенно меняется. В мире снова действуют привычные законы, правила и принципы и все, что было до того, превращается во что-то далекое и отвлеченное.

Первым делом Евгений взглянул на часы. Наручные остановились, с ними такое случалось не раз – падения и прогулки под дождем действовали на механизм беспощадно. Евгений встряхнул рукой и приложил часы к уху: внутри корпуса раздавалось ровное умиротворяющее щелканье.

– Вот какие вы, всегда в самый ответственный момент меня подводите, – прошептал Евгений и покачал головой. – Оставляете меня без времени, а без времени я как без рук.