Партизанский фронт

Рота партизан с приданным взводом десантников-автоматчиков выстроилась по тревоге. Бойцы стояли под вековыми липами и, переминаясь с ноги на ногу, ожидали командира роты. Время шло, а его все не было: он разговаривал по телефону со штабом бригады.

— Вы понимаете, что этот подлец не только сбежал сам, но унес пулемет и две винтовки! — кричал он в трубку. — Товарищ комбриг, если упустим его, то он успеет сообщить о нашей засаде…

— Хорошо, хорошо! Разберемся позже, а вы немедленно отправляйтесь и выполняйте приказ! — сердито ответил комбриг.

Он бросил трубку и взволнованно зашагал по землянке.

— Срочно Чуянова! Начхоз пусть распорядится быстро оседлать двух лучших лошадей, — приказал он дежурному.

— Из третьего отряда один бежал, — сказал Василий Федорович вошедшему Чуянову. — Думаю, что тебе надо перехватить его под Логойском. Действуй быстро! Время не ждет.

И вот уже занялось тихое августовское утро. Сосны и ели купались в лучах поднимавшегося солнца.

В это время Чуянов с помощником галопом мчались к Логойску, а партизанская рота со взводом автоматчиков-армейцев приближалась к месту засады.

Обливаясь потом и тревожно озираясь назад, лазутчик напролом продирался через кусты и заросли в обход небольшой деревушки, окруженной большим массивом спелой ржи. Он спешил к дороге, идущей в Логойск. Каждый шорох сзади приводил его в трепет. Наконец, обогнув деревню, беглец остановился, облегченно вздохнул, утер рукавом взмокшее лицо и вышел на Логойский большак, заросший за время войны травою. Лицо его почернело, дышал он часто и со свистом, точно загнанный зверь. Но Логойск был уже рядом, и он, спотыкаясь, спешил вперед. Пулемет и винтовки казались стопудовым грузом. Ботинки, раскисшие от ночной росы, и мокрые длинные штанины глухо шлепали друг о Друга.

Вдруг впереди в перелеске зашелестели на ветру осины. Предатель испуганно замер, внимательно прислушался, осмотрелся, потом двинулся дальше. Через перелесок он пробежал мелкой рысью. Страх гнал его вперед. Лишь километрах в двух от Логойска полицай успокоился: все страшное осталось позади. Выпятив грудь, он шел, уже насвистывая. Лазутчик рисовал в своем воображении, как он, крикнув «Хайль!», доложит эсэсовскому гауптману: «Сыч» приказ выполнил». Все данные о партизанах принес да и в придачу пулемет и две винтовки прихватил. Так и скажет: «Битте шён! Гоните обещанные пять тысяч!» Эх и загуляет Фишин!

— Хальт! — повелительно крикнул переодетый в форму немецкого ефрейтора Чуянов.

— Чего орешь? — вздрогнул идущий. — Я свой — полицай Фишин.

Чуянов и его помощник, поднявшись изо ржи, преградили дорогу:

— Аусвайс!

— Какой тебе аусвайс? Откуда его в лесу достать, чудак-человек! Веди меня, господин ефрейтор, к гауптману Косману, он меня хорошо знает.

— Партизан? — строго спросил начальник разведки.

— Был партизан, теперь снова старший полицай, а чего доброго, и повыше сигану. Так что со мною полегче на поворотах…

— Идем с нами, — приказал «ефрейтор», поворачивая обратно к рощице.

— Господа, послушайте! Имею очень срочное и важное дело к гауптману. Поймите, под Жодино партизаны устроили засаду. Много дойтше солдат будет капут, ферштеен? — взмолился «Сыч».

— Форвертс! — Вслед за строгим окриком последовал внушительный толчок автоматом в спину.

Путаясь в высокой ржи, предатель недоумевал, почему чудаки-немцы уводят его в сторону от гарнизона. «Так старался, врал, рисковал, унижался. Наконец дождался удачи, на которой можно хорошенько заработать, а тут из-за этих олухов все дело трещит…» Не вытерпев, он попытался взбунтоваться:

— Стойте, господа! Нам нельзя терять времени, еще немного протянем, и все полетит вверх тормашками. Партизаны, как куропаток, перебьют наших под Жодино на узкоколейке.

«Немцы» молча вновь пригрозили автоматами. Лазутчик опешил и совсем растерялся. На опушке рощи «ефрейтор» сорвал с головы фуражку со свастикой и зло бросил ее на землю.

— Володя, вяжи этому выродку руки, да покрепче, — вытирая вспотевшее лицо, приказал Чуянов.

Володя быстро скрутил полицаю руки. Тот, поняв все, затрясся как в лихорадке и пытался что-то мычать.

— Молчи, гад! — цыкнул на него Володя. — Евгений Михайлович, как же быть с ним; у нас ведь только две лошади?

— Не беспокойся. Он примчался сюда на своих — на них же дотопает и обратно.

Всадники ехали быстро. Рядом с ними понуро трусил позеленевший от страха заарканенный предатель. Первое время он до того ошалел, что потерял дар речи и молча семенил по песку подкашивающимися ногами. Затем начал скулить. Чем ближе подходили к расположению бригады, тем сильнее предатель молил о пощаде:

— Братцы, смилуйтесь! Не губите невинную душу! Все, что говорил, — это вранье. Никакого гауптмана не знаю, заблудился в лесу. Вот и все… Не оставьте детей сиротами…

— Смог напакостить, иуда, сумей и ответ держать!

— Меня же расстреляют! — рыдал предатель.

— Зачем зря на таких тратить пули?

— А что же сделают?

— Повесят, подлая твоя душа!..