Партизан Фриц

Утром, когда немец еще спал, Михаил Яковлевич вышел на улицу и быстро вернулся, крикнув:

— Дойч солдатен! Дойч солдатен!

Немец стрелой вскочил с постели, спросил:

— Айн, цвай, драй зольдатен?

— Много, филь, — ответил Сидоров.

Гость заметался по избе, наспех собирая вещи.

Михаил Яковлевич засмеялся:

— Что, напугался? Боишься?

Немец не сразу понял «шутку» Сидорова, а потом, когда сообразил, сам рассмеялся.

Юлия Ефремовна приготовила на завтрак картошку в мундире. И опять только после нескольких приглашений немец позволил себе сесть за стол. Сашка ел плохо. Худенькими ручонками он отщипывал от куска хлеба крошки и неохотно клал в рот.

— Млеко, — произнес немец. И повторил: — Млеко.

— Ишь чего захотел! — ухмыльнулся Михаил Яковлевич.

Солдат встал из-за стола, взял свой котелок и, что-то пробормотав, вышел.

— Смешной какой-то, — пожала плечами Юлия Ефремовна.

Минут через пятнадцать немец вернулся с котелком в руке.

Он поставил его на стол, произнес:

— Киндер.

В котелке было молоко.

Вскоре солдат стал прощаться, пожал всем руки, погладил Сашку по голове, знаками попросил у Михаила Яковлевича закурить на дорогу. Сидоров отсыпал из кисета горсть самосаду, завернул табак в газету, подал немцу.

— Данке, данке, — поблагодарил тот и замотал головой. Свернул самокрутку, сунул руку в карман, в другой, щелкнул языком, что-то припомнив, и знаками попросил спичек. Прикурил.

Михаил Яковлевич повернулся к жене:

— А ведь зажигалку-то он променял на молоко для Сашки…

Потом обратился к немцу, уже занесшему ногу на порог, и лесенкой опустил ладонь к полу:

— Поди свои дети есть? Жена?

Тот непонимающе посмотрел на хозяина, что-то сказал по-своему и вышел из избы.

5. Поверили

С сердитым завыванием гонит февральский ветер сыпучие струйки поземки, кажущиеся фиолетовыми в тусклых лучах едва возвышающегося над горизонтом солнца, наметает сугробы на берегах речушек Вопи и Водосы, громоздит снежные валы возле зажатых ими нескольких домиков небольшого смоленского хуторка Падемице. При сильном порыве ветра с юга, со стороны проходящего в нескольких километрах шоссе Москва — Минск, слышен шум моторов и лязг гусениц немецких танков: движутся подкрепления фашистским войскам под Москву.

Но вот в безмолвие ворвались новые звуки — скрип шагов. Идут трое. Они подходят к крайнему дому, прислушиваются. Андрей Красильников, старший разведгруппы партизанского отряда «Смерть фашизму», легонько стучит в дверь. Нет ответа. Тогда он осторожно толкает ее рукой, и она бесшумно отворяется. Один остается на улице, а двое, насторожившись, заходят в дом.

У печки греется старуха. Больше в избе никого не видно.

— Что ж дверь не запираешь? — спросил вошедший вторым, коренастый, широкоплечий парень, один из лучших бойцов отряда, Петр Рыбаков.

— А прятать-то нечего.

Старуха настроена подозрительно: она не знает, кто это — партизаны или переодетые полицаи.

— Ну, что я говорил? Не будь я разведчиком, если немца за версту не почую, — обратился Петр к товарищу, продолжая еще ранее начатый разговор.

В это время входит третий партизан — мальчишка лет четырнадцати. Увидев знакомое лицо, женщина преображается: она понимает, что перед нею свои.

— Да если он подо мной на пять метров в землю зароется, и то найду. — Рыбаков постучал йогой по полу. — Верно, Толик?

— Это уж как есть, дядя Петя.

— Как раз под тобой немец, — вдруг засмеялась хозяйка и, заметив движение партизан, вскинувших автоматы, добавила: — Да не надо ружье наставлять. Не фашистский это немец, наш… Он сам вас давно ищет.

Повернула голову к печке, крикнула:

— Слезай! Вишь, свои!

Партизаны наставили автоматы в ту сторону, куда показала хозяйка. На печи кто-то закряхтел, из-за трубы высунулась борода, с лежанки слез старик Поручиков. Он испытующе посмотрел на пришедших, отодвинул стоявший на полу сундук, приподнял находившуюся под ним крышку люка:

— Ваня! Партизаны!

В темном квадрате подпола показалась фигура молодого человека в кителе немецкого солдата без погон.

— Живей, живей, фриц, — произнес сидевший на лавке Рыбаков.

— Я, я, Фриц, — улыбнулся поднимавшийся.

Старик нахмурился, неодобрительно взглянул на говорившего и подал руку тому, кого назвал Ваней.

Партизаны в упор разглядывали незнакомца. Не злобный, не трусливый, открытый взгляд, спокойные, уверенные движения.

— Командир партизанен? — спросил он Андрея.

— Нет. Командир там. — Красильников мотнул головой и протянул руку в сторону.

— Командир, — сказал немец, показав рукой туда же.

«Совсем не боится», — мелькнуло в голове у Андрея. И мысль эта почему-то была ему приятна.

— Что ж, пошли, — скомандовал он, попрощавшись с хозяевами, и открыл, дверь.

— Сынки, только вы его не обижайте, — бросилась к разведчикам старуха.

Так они и пошли, проваливаясь в сугробах, впереди — Андрей, за ним — немец, а несколько позади — остальные разведчики, размышлявшие вслух, чем этот фриц, на вид совсем молодой парень, так расположил к себе старика.

…В избу, где размещались партизаны, заглянул вихрастый паренек, Толик Крохин.

— Коровин здесь? К командиру.