Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник)

— Ну, знаешь такой стишок: женщина — не подарок, а чуть что случится — ангел-служитель. Глубокая мысль. Придешь домой здоровым, тебе крышка. Забинтуйся, как мумия — и дело в шляпе. Закричит: «О, Бинго!», а уж слез будет…

— Как мумия? — проверил он.

— Именно.

— Одни бинты?

— Они самые. Лучше — с пятнами крови. Знаешь что, прыгни под машину.

— А еще что можно?

— Иногда я падал в угольный погреб, но где их теперь найдешь? Нет, машина и машина! Скажем, такси.

— Неприятно все же.

— Ну, грузовик.

— Да ты что!

— Ладно. Иди в редакцию и урони машинку на ногу.

— Я палец сломаю.

— Вот именно. Можно и два-три. Что уж мелочиться?

Бинго задрожал:

— Нет, не буду.

— Трудно с тобой! Так-так-так… Есть! Выдумай двойника. Скажи, что вас родная мать не различит.

Бинго расцвел, как июньская роза. Да, это вам не машина и даже не машинка!

— Этих двойников очень много, — пояснил Фредди. — Вот, у Филиппса Оппенхейма один англичанин как две капли воды похож на одного немца. И наоборот, естественно. Кто-то там за кого-то себя выдавал.

— И ничего, сошло?

— А то как же!

— Фредди, — сказал Бинго, — ты гений! Как хорошо, что мы встретились.

* * *

Однако в редакции он снова приуныл. Рози писала всякую чушь, но ума у нее хватало, а чутья — тем более. Замысел хорош, это да, но надо бы его подкрепить. Лучше всего, если Мэйбл сама скажет, что в жизни не видела Бинго, а субъект на фото — ее кузен, скажем, Эрнест Мальтраверс или Юстес Финч-Финч. Найдя в телефонной книге номер пятого графа, Бинго спросил:

— Лорд Ипплтон?

— Да.

— Добрый день.

— Почему это?

— Разрешите представиться, моя фамилия Литтл.

— Что ж, — отозвался пэр, — у меня вообще нет имени.

— То есть как?

— А так. Я опозорен.

— Опозорены?

— Хуже некуда. Как я покажусь в клубе? Нет, вы подумайте, сидит на площади, а ее тащит полисмен! Куда мы катимся? Если бы моя матушка так себя вела, отец бы ей выдал по первое число. Собственно, я поговорил с Мэйбл. «Смотри, что ты натворила! — сказал я, когда она вернулась. — Запятнала наш герб. Такого позора не было с тех пор, как леди Эванджелина забыла отказать Карлу II!» Да. Так и сказал.

Бинго попытался его смягчить:

— Что поделаешь, девушки…

— Я бы назвал их иначе, — парировал граф.

Заслышав, что несчастный пэр скрежещет зубами (если это не дрель на улице), Бинго решил сменить тему:

— Можно мне поговорить с Мэйбл?

— Нельзя.

— Почему?

— Потому что я отослал ее в Эдинбург, к тетке.

— А, тьфу!

— Что-что?

— Тьфу.

— В каком смысле?

— В обычном. Что тут еще скажешь?

— Да что угодно. Зависит от воли. Вы кто, репортер?

— Нет, приятель.

Бинго никогда не слышал, как воет канадский волк, но подумал, что примерно так же.

— Приятель? Вон оно что! Это вы сбиваете с толку недоразвитых дур? Ну, я бы вам показал! Я бы вас… Да что говорить, шваль бородатая!

— У меня нет бороды.

— Не верю. Все обросли, кусты какие-то! Побриться трудно, да?

— Я каждый день бреюсь.

— И сегодня?

— Сегодня — нет. Занят был, не успел…

— Тогда не окажите ли любезность?

— С удовольствием.

— Идите в свое логово и побрейтесь. Опасной бритвой, опасной! Даст Бог, перережете артерию. Как выразился какой-то поэт: «Мечты, мечты…»

Бинго задумчиво повесил трубку. Да, графа он не пленил, но не это плохо. Мэйбл — в Эдинбурге, Бог знает, когда вернется, так что свидетеля нет. А без него не обойтись, что бы ни выдумал этот Оппенхейм.

Поразмыслив о том, не использовать ли машинку, он даже поднял ее, но струсил. Окажись тут Шекспир с Беном Джонсоном, тот заметил бы: «Видал, друг? Истинно кошка из присловья, как у меня в пьесе».

Скорбно опустившись в кресло, Бинго услышал какие-то звуки, вроде эхо. Взглянув наверх, он понял, что ошибся — это не отзвук, а человеческий голос. В дверях стоял сам Перкис, заметно изменившийся. Под глазами темнели круги, сами же глаза легко сошли бы за несвежие яйца. Нервы тоже не блистали — когда воробей, присевший на окно, зачирикал, издатель побил рекорд по прыжкам в высоту.

— Трудитесь… — выговорил он. — Похвально, похвально. В почте что-нибудь есть?

— Да нет, одна чушь, — ответил Бинго. — Почему среди наших подписчиков столько слабоумных? Уилфрид Уотерсон (7 л.) написал про какаду такое, что его охотно примут в сумасшедший дом. Видите ли, эта тварь спрашивает: «Орешка не хотите?»

Мистер Перкис был менее строг.

— Что с них взять! — вздохнул он. — Молодые головы… Кстати, о головах, нет ли у вас аспирина? Или томатного сока, туда можно капнуть вустерского соуса. Нету? Жаль-жаль. Мне стало бы легче.

На Бинго снизошло озарение.

— Господи! — воскликнул он. — Вы вчера… э… напились?

Перкис помахал рукой, едва не свалившись от усилия.

— Вы уж скажете! Жена уехала, решил с горя сыграть с друзьями в карты. Засиделись, знаете, то-се… Да и как откажешься, когда нальют? Но «напился» — это уж слишком.

Сутки назад Бинго не посмел бы сделать такое предположение, но теперь, увидев, что Перкис — свой, несовершенный человек, он решился. В конце концов, они оба спасут друг друга. Рози поверит такому авторитету. Он начал складывать фразу, но хозяин его перебил: