Парижский поцелуй

Шине захотелось закричать — так она была счастлива слышать эти слова. Лишь одно омрачало ее радость — то, что ей приходилось ему лгать. Она обещала себе, что скоро откроется ему; она хотела быть чиста перед ним. Но она боялась сказать правду по двум причинам: во-первых, не желала подвергать опасности дядю Патрика, и во-вторых, хотя она не хотела себе в этом признаться, из страха за себя. Его любовь была настолько возвышенна, что она не хотела омрачать этого чувства.

Голос Люсьена прервал ее мысли.

— Можно я скажу вам кое-что?

— Да, — почему-то насторожилась Шина.

— Когда я пришел вчера домой, я не мог спать, я смотрел на огонь. Я напоминал себе человека, который после долгих странствий находит то, что искал. Я не думал, что смогу влюбиться снова.

— Снова? — Его слова причинили ей боль.

— Да, снова. Я не хочу вам лгать, что вы моя первая любовь. Я влюблялся много раз, но никогда это не походило на столь замечательное и волшебное чувство, которое я испытываю к вам.

От этих слов у Шины по телу пробежала дрожь. Она была тронута, но в то же время испытывала стыд, потому что не могла сказать ему правду о себе. У нее на глазах выступили слезы.

— Моя прелесть, моя маленькая любовь, — прошептал он. — В чем дело? Чем я мог обидеть вас?

— Я так счастлива. — Шина отвернулась, потому что не могла больше сдерживать слезы.

Тут подбежали дети, громко споря и прося их рассудить. Когда их помирили, лакей принес обед, и Люсьен должен был идти.

— Я пообедаю в гостиной и буду ждать вас в холле, — сказал он.

— Конечно, дядя Люсьен! — закричали Мэди и Педро.

Когда он ушел, они принялись за обед. Но Шина не могла ничего есть. Она очень волновалась.

Шина была так счастлива, но в то же время ненавидела себя за то, что вынуждена лгать Люсьену. Но ей приходилось это делать, пока дядя Патрик не ответит на ее письмо. Шина думала о том, как позвонить ему или послать телеграмму, но она не знала, где дядя находится в данный момент. Она боялась звонить из посольства, а позвонить из другого места могла, только когда дети спали. И при этом ей нужно было объяснять, зачем она хочет выйти. Если бы она думала только о себе, все бы шло своим чередом. Но ее сердце и душа принадлежали теперь Люсьену. Она хотела быть совершенной в его глазах. А несуществующий муж, о котором напоминало ей обручальное кольцо, омрачал ее счастье.

Пообедав, дети побежали в спальню. Шина вдевала их салфетки в серебряные именные кольца, когда услышала, как отворилась дверь. На пороге появился виконт. Она не успела поздороваться с ним, как он гневно произнес:

— Почему вчера вечером вы ужинали с Люсьеном Мансфильдом, а не со мной?

— Полковник Мансфильд попросил меня об этом, — неуверенно ответила Шина.

— Однако вы отказались поужинать со мной, — парировал Анри де Кормель.

— Вы знаете, что ваша сестра не одобрила бы этого, — защищалась Шина.

— Моя сестра! — усмехнулся он. — Хорошее оправдание, не так ли? Если бы вы захотели поужинать со мной, вам было бы на это наплевать. Вы не столь просты, как кажетесь. Но позвольте вам кое-что сказать. Вы наживете неприятности, если свяжетесь с этим джентльменом!

— Лои, Лои! — Голос Мэди прервал их разговор.

Шина поспешила на зов.

— Я не понимаю, о чем вы, — бросила она на ходу.

— Скоро узнаете, — сказал Анри де Кормель и вышел из детской, хлопнув дверью.

Шина поспешила в спальню, стараясь забыть о разговоре с виконтом.

Интересно, что он имел в виду, говоря так о Люсьене? У нее не было времени подумать. Шина собрала детей.

— Вы не так одели мне перчатки, Лои, — сказал Педро.

Шина была раздосадована на свою рассеянность. Вот что значит все время думать о своих неприятностях…