Парижский десант Посейдона

Лютер тем временем уже определился с новыми манипуляциями. Бедняга страдает. Что ж – пускай и дальше омрачает вопросами жизнь, но только себе самому, а не Лютеру. Больше у него не будет возможности их задавать.

Пожалуй, он поторопился с оружием. Вооружить Санту конечно, был резон – если он положит пару евреев, то это только на пользу. Но хорошо бы немного повременить. Ладно, что сделано, то сделано.

– Какие-то пожелания? – учтиво осведомился Лютер, давая понять, что разговор подходит к концу.

– Не хлопочите. Мне ничего не нужно. Я уже и так сыт по горло.

Пробудившаяся гордость взяла свое. Теперь у Гладилина пистолет, и он чувствует себя чуть увереннее. Задремавший демон очнулся и принялся вынашивать смутные планы, выискивая подходящую жертву.

Лютер вышел, замок защелкнулся. «У тебя слишком узкое горло, если ты уже сыт, – подумал Лютер. – Придется расширить...»

...Гладилин, внезапно придя в исступление, сильно наподдал кресло, и оно уехало в дальний угол, едва не свернув по пути антикварный столик. Капитан стоял посреди комнаты, тяжело дыша и сжимая в руке парабеллум. Он еле сдержался, чтобы не разрядить обойму в большой телевизор.

– Он в ярости, – сообщил Лютеру оператор, ведший видеонаблюдение. – Я бы на вашем месте не заходил к нему в ближайшие час-полтора.

– Занимайтесь своим делом, – огрызнулся Лютер.

Он зашел к Гладилину через сорок пять минут.

К тому моменту капитан уже лежал, распростертый на полу, и крепко спал. Из его шеи торчала маленькая шприц-пуля с оперением.

Врач-хирург дожидался внизу, во втором этаже расторопно готовили мини-операционную.

...Когда несколькими часами позже капитан в очередной раз очнулся из забытья, он обнаружил в себе новое качество – вернее, отсутствие старого. Из-за раскромсанных голосовых связок вкупе с перерезкой гортанных нервов он не мог больше произнести ни слова, только хрипло каркал да кашлял, выхаркивая розовую пенную мокроту.

* * *

Фургон порывисто снялся с места и спешно покинул место кровавой бойни.

Но далеко не уехал: через пару кварталов Мадонна свернула в безлюдный переулок и дальше, в один из знаменитых питерских дворов-колодцев.

Современный вид фургона разительно контрастировал с сумрачной достоевщиной, но местные жители давно привыкли к такого рода несоответствиям и не обратили на приезд Первой боевой группы никакого внимания.

Олег Васильевич Мещеряков, закованный в наручники, сидел на полу и все сильнее проникался случившимся. Его уверенность в надежности выбранной линии защиты серьезно поколебалась. Он видел, что имеет дело не с обычными представителями правоохранительных органов, развести которых не так трудно, как может показаться. И он постепенно начинал постигать, что в обществе этих людей ему, пожалуй, бессмысленно полагаться на адвокатов.

Когда фургон остановился, Маэстро нехорошо улыбнулся.

– Ну что, Олег Васильевич? – дружелюбно обратился он к Мещерякову – Не будем заниматься бюрократической волокитой. Протоколы, прокуроры, то да се...

– У меня довольно высокий болевой порог, – отозвался тот с пола. – Если у вас на уме новые избиения, то этим вы только погубите свою карьеру. Впрочем, на ней и так уже можно поставить крест.

– Не спешите ставить кресты, – возразил Маэстро. – Предоставьте это профессионалам. Не знаю вашего вероисповедания и не ручаюсь, что над вами поставят крест. Но что не будет обелиска с красной звездочкой – это я знаю точно.

Он расстегнул аптечку, вынул уже наполненный прозрачной жидкостью шприц.

Мещеряков стиснул челюсти. Он собрал воедино остатки воли, приказывая себе оставаться в уме и не поддаваться химическому гипнозу.

– Это безобидное психотропное средство, – Маэстро с нескрываемым удовольствием вводил его в курс дела. – Потом немного поболит голова, потошнит – и все пройдет. Мне нет никакого дела до ваших формальных показаний. Сейчас я для вас и прокурор, и адвокат, и верховный судья. А это присяжные, – он кивнул на бойцов, весь вид которых свидетельствовал о полном одобрении его действий. – Мне нужна оперативная информация, а процедурные вопросы меня не касаются.

Он сделал знак Максу.

Макс извлек кинжал и ловким движением распорол Мещерякову рукав.

– Оцените, – пригласил Олега Васильевича Маэстро. – Можно ведь и сквозь одежду, но я беспокоюсь за ваше здоровье. Я даже обработаю поле спиртом...

Он действительно протер кожу и с маху вонзил иглу. Несмотря на заявленный высокий болевой порог, Мещеряков дернулся.

– Все-все, – успокоил его командир. – Комарик ужалил.

Воля, собранная Олегом Васильевичем в единый сгусток, обратилась в праздничный воздушный шар. Ниточка натянулась, вырвалась из детского кулачка, и шарик весело, под пение райских птиц, устремился в безоблачное синее небо.

Задержанный неожиданно открыл в себе удивительную разговорчивость. Ему хотелось общаться и отвечать на вопросы. Он пришел в великолепное расположение духа. Кровь, еще струившаяся из носа, перестала занимать воображение. Боль улетучилась, наручники немного мешали жестикулировать, но это сущие пустяки, экспрессию можно добавить интонационно.

Томас включил магнитофон.