Парфюмер Будды

– Думаешь, что я собираюсь повстречать какую-нибудь экзотическую египетскую принцессу, которая не отпустит меня?

– Нет.

– Тогда что?

Ей не хотелось рассказывать ему об ужасном сне, который она видела снова и снова.

Жиль глубоко в гробнице, и вдруг начинается песчаная буря. Мари-Женевьева видит, как песок невыносимо медленно обволакивает его, лезет в глаза, в рот, заполняет горло и в итоге душит.

– В чем дело, Мари?

– Я боюсь, что ты не вернешься домой.

– Но как такое может случиться? Что может заставить меня не вернуться домой, когда здесь ждешь меня ты? – Он поцеловал ее их особым секретным способом. Они сохраняли осторожность. Мари-Женевьева была умной девушкой и боялась забеременеть слишком рано. И вовсе не из религиозных соображений, не потому, что это грешно, просто она не хотела делиться Жилем ни с кем.

Теперь она преклонила колени перед алтарем, сложила молитвенно руки и обратила лицо к распятию Спасителя Иисуса Христа, терпеливо ожидая, пока священник причастит ее Тому, Кто воскрес. Закрыв глаза, она представила себе Жиля, обнаженного, стоящего перед ней, не Иисуса. Она представила, что ей сейчас дадут тело и кровь ее возлюбленного. И тогда она почувствовала знакомую истерику, нарастающую в ней.

Почему ей мерещились такие непристойности? Да, ладан всегда напоминал ей о Жиле, но вообразить, что священник держал в руке просфору, сделанную из тела Жиля, и предлагал ей золоченую чашу, наполненную его кровью?

Она ходила на исповедь и пыталась сознаться в своих фантазиях, но никогда не могла отважиться на это, всегда слишком смущаясь говорить. Вместо этого она рассказывала священнику о другом.

– Я так сильно волнуюсь за Жиля, что не могу аккуратно вышивать, и тогда маман сердится и ругается на меня, потому что не может ничего продать из-за плохой работы.

– Тебе следует верить в Непорочную Деву Марию, – обычно говорил священник сквозь железную решетку. – И когда тебя станут одолевать страхи, молись, Мари-Женевьева, молись всем сердцем.

Именно это делала Мари-Женевьева, терпеливо ожидая святого причастия. За спиной она слышала на каменном полу шаги прихожан, уже причастившихся и направляющихся на свои места, стук их четок, тихий шепот молитв, наполнявших церковь знакомыми звуками веры, которой она так сильно желала.

– Mon Dieu, non, non, mon Dieu![23] – женский крик, резкий и отчаянный, с болью вырвавшийся из груди, такой необычный в церкви во время службы.

Мари-Женевьева обернулась, чтобы увидеть, что случилось, обратившись спиной к священнику, когда он подошел к ней.

В проходе стояла мать Жиля рядом с Жан-Луи Л’Этуалем, обнимавшим свою жену. Мари-Женевьева заметила ужас на его лице, выразивший все, что было в голосе жены. Отец Жиля словно превратился в одну из каменных статуй, что стояли в боковых приделах.

Рядом с ними она увидела мужчину в грязных лохмотьях. Было видно, что он не спал и не мылся долгие дни. Неужели это он принес плохую новость? Издалека? Как далеко? Недели морем? Из Египта?

Мари-Женевьева хотела побежать к ним, но мать удержала ее.

– Нет, ты должна подождать, пока они подойдут.

Но Мари-Женевьеву не волновали условности. Она вырвалась от матери и подбежала к родителям Жиля, как раз когда к ним присоединились его братья.

Священник остановил службу.

В церкви повисла тишина.

Все смотрели.

Жан-Луи Л’Этуаль передал жену старшему сыну, словно тряпичную куклу, и направился к Мари-Женевьеве. Он взял ее за руки, но она отпрянула, потому что они показались ей ледяными. Хватило одного его прикосновения, чтобы она поняла, как не хочется ей услышать то, что он собирался сказать. Может быть, если она этого не услышит, то все превратится в ложь. Возможно, если не слышать, то можно будет по-прежнему ждать Жиля домой, оставаться помолвленной невестой, жить памятью о том, какой он был, какой у него был запах и каким нежным он был с ней и что они были пара французских перчаток.

– Наш Жиль… – начал Жан-Луи дрогнувшим голосом…

Она почувствовала, как земля уходит из-под ног.

Глава 20

Париж, Франция. Среда, 25 мая, 10.00

– Умер? – повторила Валентина, недоверчиво уставившись на Уильяма. Он сказал еще что-то, но она больше ничего не услышала. – Франсуа не может умереть. – Как часто случалось, она вдруг перешла с французского на китайский диалект, как говорила с ней ее мать в детстве.

– Но это так, – произнес Уильям. Несмотря на то что утро было теплым, его бил озноб. Он обхватил себя руками, чтобы согреться. – Мой источник переслал мне по электронной почте копию полицейского рапорта и свидетельство о смерти.

– Это ошибка. Должно быть, это чьи-то документы.

– Валентина, там фотография. Фото Франсуа, в морге…

Она заглушила его слова криком:

– Заткнись! Просто заткнись! Это неправда!

Уильям обнял ее, положил ей на плечо голову, и Валентина почувствовала, как промокла от слез ее футболка.