Парфюмер Будды

Ву изучал, как перспективные студенты взаимодействовали с природой, кистью, чернилами, а потом, основываясь на их усилиях, уже решал, принимать или не принимать молодого художника в свою группу.

Когда Се закончил рисунок водопада, Ву похвалил его работу и пригласил к себе на занятия. Се склонил голову и сказал, что для него это большая честь.

Потом Ву положил руку ему на плечо. Это случилось впервые с того давнего времени, когда Ринпоче прикасался к нему таким же жестом.

– Я вижу в твоих глазах великое страдание. Сынок, что случилось с тобой?

Сдавленным, тихим голосом, заглушаемым шумом древнего водопада, Се, прежде никому не рассказывавший о пережитом в детстве, никого не пускавший в свое прошлое и молчавший о том, что знал о себе, рассказал профессору, кто он такой.

Позднее он удивлялся, что заставило его быть таким откровенным, почему он доверился старому человеку. Неужели он почувствовал родную душу? Или ему отчаянно хотелось встретить кого-то, кто бы помог ему? Или же это был просто забытый утешающий жест того, кто стремился к нему?

Раз в году Се и Ву отправлялись к водопаду и там под шум воды, заглушающей их разговор, обсуждали судьбу Се, вынашивая план. Не спеша, терпеливо.

– Вы говорили о бокале вина перед возвращением в гостиницу. Это еще в силе? – спросил Чунь профессора Ву.

Се вернулся к своим кистям и чернилам. Его «особый» наставник был, как обычно, голоден. Голодный, суетливый, с ленцой, вечно ищущий легких путей.

– Да, если только вы найдете время посмотреть на это, – Ву протянул Чуню документ, разрешающий Се поездку в Англию, Италию и Францию. Десять дней путешествия вместе с дюжиной других китайских художников.

Голодный, ленивый, торопливый. Станет ли Чунь изучать документ внимательно?

Се отвел взгляд, боясь смотреть в ту сторону, и сосредоточился на рисунке, но сознание его было встревожено. Собирался ли его бывший наставник проверять даты? Записать их, чтобы отвезти в Пекин и сверить с каким-нибудь контрольным документом, отслеживающим перемещения глав правительств? Вдруг поездка задержится из-за бюрократических проволочек? Или не разрешат?

Се снова обмакнул кисть в чернила, напоминающие безлунное небо, и коснулся бумаги. Он позволил запястью и пальцам двигаться так, как им хотелось, позволил им парить над бумагой.

– А теперь как насчет вина? – спросил Чунь, положив документ на стол.

Глаза Се скользнули в его сторону.

Роспись была неряшливой, буквы лишены изящества, как и сам оставивший их человек. Но документ был подписан.

Глава 6

Нью-Йорк. Среда, 11 мая, 18.00

Робби подошел к вилле в стиле королевы Анны, с фронтонами, горгульями из побитого камня и витой оградой. Ему нравилось, что реконструкторы Манхэттена, постоянно уничтожающие старое, чтобы освободить место для нового, более широкого и высокого, казалось, пропустили этот маленький уголок Вест-Сайда. Вычурные детали здания девятнадцатого века помогли Робби почувствовать себя дома, словно он вернулся в Париж.

В свете ранних сумерек Фонд Феникс выглядел почти таинственным. Казалось, что все проводимые внутри этого здания исследования по реинкарнации, синхроничности[5] и параллельности жизней, утраченных и снова найденных, сложные философские, религиозные и научные идеи, вызванные этими исследованиями, придавали зданию особенный налет.

Робби никогда прежде здесь не бывал, хотя его сестра с детства знала содиректора Фонда доктора Малахая Сэмуэльса, а Робби представил Малахая Гриффину Норту. Теперь с некоторым возбуждением он взошел по шести каменным ступеням, каждая из которых приближала его к расшифровке того, что он нашел в Париже среди папиных бумаг.

Когда Робби приступил к поиску рецептов духов «Руж» и «Нуар», которые потребовались его сестре, он пришел в ужас от полного беспорядка. Болезнь, поразившая мозг отца, казалось, проявилась в полном хаосе, царящем в его мастерской. Содержимое всех ящиков и шкафов валялось на полу. Все книги сброшены с полок и свалены в кучи. Все масла, эссенции и растворы были открыты и испарялись. Материал на сотни тысяч евро уничтожен. Медленно и терпеливо Робби пытался разобраться в беспорядке, накопившемся… за сколько лет? Никто не знал, как долго болел отец. Луис всегда был эксцентричен, всегда балансировал на тонкой грани помешательства.