Пареньки села Замшелого

— Оно бы не вредно, да ведь с деньгами туговато: к свадьбе костюм надо справить, боюсь, еще на пуговицы не хватит. Налей на пятак.

Старуха направилась было к бочонку, но передумала, пригнулась и вытащила из-под стойки граненую бурую бутыль.

— Эта будет получше, я ее к празднику приберегла.

Букстынь опрокинул чарочку и зычно икнул:

— Хороша! А жжет, как сатана! Уж не задумала ли ты меня опоить?

— Пустомеля! Ты что, телок? Да разве я тебе бадейку налила? Ну, коли хороша водка, глотни еще. Я угощаю, впредь гостем будешь.

Старуха вытащила из-под стойки калачик Букстыню на закуску, но он был такой черствый, что портной чуть последние зубы не сломал, а на вкус отдавал селедкой, табаком и еще бог весть чем.

Прожевывая первый кусок, портной украдкой сунул в карман остальное и убрался поближе к спящим паренькам. И ладно, что в самое время спохватился: голова кружилась, в ушах шумело. Старуха ушла и прихватила свечу. Угли в печи угасли, там еще чуть теплился слабый красный отблеск.

Долго ли спал Ешка или нет, только вдруг он проснулся. Оказалось, руку отлежал и шея как деревянная. Андр, будто ёжик, свернулся клубком у него под боком. Надо быть, часа три уже проспали. Букстынь храпел так, словно в комнате четверо пильщиков трудились в поте лица. Ешка перегнулся над Андром и дал портному крепкого тычка — тот перестал храпеть, но даже не проснулся. Попусту Букстынь хвалился: не то что мышь — и лошадь тут проскачи, он бы не услышал.

В корчме было холодно, тихо и как-то неприютно. Сверчок за печкой яростно верещал, будто разозлился, что в его доме появились чужие люди; за стеной в хлеву чем-то растревоженный петух протяжно и хрипло кукарекнул; на воле, за окном, что-то таинственно постукивало, не понять — где: то ли по стеклу, то ли по стене или под стрехой. Призрачные видения из сказок Букстыня не давали уснуть. Ешка лежал с закрытыми глазами; мороз подирал его по коже, хоть и воротник поднят и шапка на голове, а все ж ледяной холод пробирал до самых костей.

Но вот сквозь закрытые веки Ешки проник какой-то отблеск. Паренек открыл глаза и обомлел от ужаса. В корчме снова появилась старуха, но она шла без башмаков, в чулках. В одной руке держала свечу, в другой — огромный нож. Свечу она поставила на стойку, а сама, крадучись, направилась к спящим.

У Ешки сомлело сердце, он даже не в силах был крикнуть и разбудить товарищей. Глаза сами собой закрывались, но он смотрел из-под опущенных ресниц и все видел.

Паренек сопел так, что даже веки у него дрожали, — возле него старуха и останавливаться не стала. Второй свернулся клубком и, уткнувшись головой в живот товарища, что-то бормотал со сна, а портной опять храпел на весь дом — тут и сомневаться было нечего. Старуха пошарила — не той рукой, в которой был нож, а другой, — тихонько-тихонько вытащила торбу и отрезала от нее большую краюху. Туес с творогом и толченой коноплей она унесла за стойку и на добрую половину опорожнила в свою плошку. Потом обвязала торбу два раза и оставила петлю точь-в-точь как было раньше. Вдруг Букстынь во сне застонал и брыкнул ногой. Старуха, отскочив, сплюнула.

Ага! Так вот каким тут колдовством занимаются и вот для чего она притащила нож! У Ешки отлегло от сердца, он широко раскрыл глаза. Ну, посмотрим, что еще натворит эта ведьма. Но старуха взяла свечу и двинулась к дверям, в стодолу. Когда опять стемнело, Ешка так же бесшумно слез со стола, приоткрыл дверь и стал подглядывать в щелку. Старая ведьма поставила свечу на край кормушки и принялась рыться в их дровнях.

Охапка сена в мешке ее не привлекла — видно, своего хватает, — зато оставшиеся дрова она прихватила и отнесла их куда-то в глубь хлева; куда именно, в потемках нельзя было разглядеть. Мешок с овсом папаши Букиса — вот на что она больше всего зарилась! Корчмарка поволокла его в дальний угол, ногой отпихнула охапку соломы, вытащила из-под нее свой мешок, где, как видно, уже хранилось наворованное добро, высыпала туда запасы Ешкиной кобылы, оставив для виду самую малость на дне. Даже из кормушки, чуть ли не изо рта кобылы, набрала она полные горсти овса и тоже ссыпала в свой мешок.

А хромой петух, сидя на насесте, все следил за ней красными круглыми глазками и кланялся. Нет, не кланялся, а одобрительно, словно бы подстрекая, кивал головой и наверняка бы приговаривал, если б только умел: «Так, хозяюшка, та-ак, та-ак, так!» Еще бы! Оба жулики — два сапога пара.

Когда старуха вернулась в корчму, Ешка лежал в той же позе, только сопел громче прежнего. Но, как только она ушла, он тотчас сел, обхватил руками согнутые колени и уткнул в них подбородок. Так и сидел и ждал, пока пройдут испуг, волнение, изумление, злость и бог знает какие еще неприятные чувства и переживания, среди которых не последнее место занимал стыд за то, что он поверил в россказни портного и не сказал ему сразу, что все его ведьмы и колдовство — сущая чепуха.