Парень из преисподней

Безнадежные геоцентристы молчали. Кто-то выключил в испытательном зале свет, и снизу могло показаться, что прозрачный кубик Дым-Дымова балкончика висит прямо в черной пустоте, словно голубой фонарь. Внутри фонаря виднелись черные с белым фигурки — люди в лабораторных халатах, таких новеньких и хрустящих по случаю приезда гостей.

Человеческие фигурки не шевелились. Все думали. Но не о горечи антиоткрытия. Не о потраченных даром годах сумасшедшего труда. И даже не о Дым-Дыме. Думали об одном.

— Все-таки машина была в прошлом, — проговорил Подымахин.

— Только она не могла найти Землю, которая находилась от нее на тысячи парсеков, — заметил Воволур.

— Но если вместо нашей машины… — подхватил Сайкин.

— Не сейчас, конечно, — поспешно вставила Мирра Ефимовна.

— Ведь когда-нибудь мы не будем связаны ресурсами энергии, — заметила Света.

— Вот тогда вместо машины послать в прошлое… — сказал Арсен.

— Звездолет?..

Роман Подольный Всего один укол

Мой спутник очень торопился. «Теперь я не позволю себе тратить в день на развлечения больше двух с половиной часов, — мимоходом сказал он. — Вот через девятнадцать дней…» И едва я успел прочесть скромную вывеску: «Клуб гениев», как уже был втянут в дверь. Швейцар почтительно заглянул в протянутую ему сиреневую книжечку и благоговейно отступил в сторону.

В клубе было уютно и тихо. Накормили нас вкусно, и я, вынимая портсигар, без всякой задней мысли спросил:

— Который год вы член этого клуба?

У сотрапезника вдруг задрожали руки, он переменился в лице.

— Хотите меня обидеть?!

— Господь с вами! Откуда вы взяли?..

— Будто не знаете, что гениальность длится максимум месяц!

Меня меньше удивило слово «месяц», чем форма фразы: так говорят о болезни.

— Не понимаю!

— Ах, да! Вы же у нас только второй день… Но неужели никто не успел вам рассказать? Честное слово?

— Что рассказать?

— О прививках гениальности.

Он вынул из кармана ту самую сиреневую книжечку, что предъявил швейцару. На обложке было напечатано красными буквами: «Членская книжка Клуба гениев». Внутри стояли фамилия и имя, год рождения; чуть ниже: «Дата прививки — 31 октября 1986 года, срок действия — с 1 по 30 ноября 1986 года включительно».

— Прочли?

— Да.

— А поняли?

— Нет…

— Ну-ка, выгляните в окно — как вам нравится эта статуя?

— Человек, раздающий факелы? Великолепная работа! Но что это у него на голове? Ах, да! Вместо волос — языки пламени, он и сам горит, точно факел…

— Верно — он и сам горел. И сгорел… Это памятник профессору Физбаху. Физбах начал все это, — рассказчик щелкнул пальцем по глянцевому переплету своей книжечки.

— Ведь гениальность — болезнь, об этом догадывались и раньше, кажется, еще в ваше время. Многие психиатры прошлого писали о гениальности как разновидности безумия. Но безумие-то можно вызвать искусственно! Средства для этого знали еще древнеримские колдуньи, не говоря уже о средневековых ведьмах. Опять-таки и некоторые достаточно распространенные болезни приводят на последних стадиях к сумасшествию… Но бывает, что на больного перед самым сумасшествием находит какое-то просветление. И в эти короткие недели и месяцы, много реже — целые годы, человек, в лучшем случае способный, начинает вдруг проявлять задатки таланта, а талантливый — создает произведения, которые совсем недавно были ему явно не по плечу. На институтских лекциях у нас поминали, кажется, Ницше, Мопассана, еще кого-то.

Будь Физбах химиком, как я, он бы, верно, занялся веществами, вызывающими галлюцинации. Опиум, героин, эфир, гашиш, мескалин — что-то тут должно крыться… Во всяком случае, мне так кажется. Но он-то был микробиологом! И решил заражать талантом. Захотел вывести микробов, вызывающих эту прекрасную болезнь. Как конкретно он этого добился? Я не знаю. Химик я, уже говорил, а не микробиолог… Вы все-таки хотите знать подробности? Ну, химические мутагены. Ну, проникающая радиация. Ну, отбор среди бацилл, спирохет, кокков и вирусов, подвергнутых всему этому. Словом… не знаю, мне и миру известен результат. Черт его знает как, но Физбах вывел бактерию гениальности! Естественным путем она, слава богу, не передается. Но — легкий укол, недолгий инкубационный период, и бактерия начинает действовать. С мозга словно слетает какая-то пелена. Мысли проясняются, определяются цели, откуда-то берутся силы, которых раньше не было, — я это по себе знаю! И так — целый месяц!

— Только месяц?

— Целый месяц, я сказал! Разве этого мало? На одну-единственную жизнь! Среднему человеку — хватит.

— А что потом?

— Всего лишь короткий период безумия — и смерть… Да вы не пугайтесь, не пугайтесь за меня! С тех пор много воды утекло. Я просто рассказываю обо всем по порядку.

— Хорошо, по порядку… Но на ком же Физбах ставил опыты?

— На обезьянах, разумеется. Одна горилла последние две недели ходила только на задних лапах. И даже сделала сама каменный топор! За два дня до смерти… А когда эта стадия проверки закончилась, профессор впрыснул разводку бацилл себе.

— Себе?!