Парень

На эту вот ненависть и ложились слова свекрови о том, насколько у нынешних женщин жизнь легче, чем в старые времена. А в этих речах свекрухиных было и то, что, мол, ты помалкивай, не смей даже вякать о своих трудностях, и то, что, дескать, я сама тебе скажу, как и о чем следует думать, потому что я — старше, и вообще пора тебя на место поставить. Чтоб знала, кто в семье главный.

Вот о чем думала мать, когда пыталась уговорить сына остаться с ней; пускай сыну, может, и хуже, зато ей лучше, потому что, если и не найдется ему жены, а где он тут, в деревне, найдет жену, все его знают, как облупленного, всем известно, что пьет он, да и выглядит так, что его как угодно можно назвать, только не красавцем, и известно, что не вышло у него с учебой, он ведь ученым должен был стать, а стал всего-навсего учителем истории и венгерского языка и литературы в средней школе. А люди, которые тут, в деревне живут, они ведь не дураки, пускай они какой-то там вшивый институт и не сумели бы закончить, так что парень по сравнению с ними очень много знающий, да только если вспомнить, чего от него ждали, что о нем говорили, на что его считали способным, особенно отец, — то получалось одно пустое место.

В корчме, конечно, мужики с ним пили; чего не пить. Кто заходит, с тем и пьют, а наш парень, можно сказать, заходил туда постоянно. Много выпив, величали его мужики доктором, профессором. Господин доктор, ты говоришь, когда жили китайские императоры? И наш парень на спор, за фрёч, перечислял все династии: была, скажем, династия Хань, и была империя Тан, и Сун, и Цинь. Корчма покатывалась со смеху, смотри-ка ты, Хамм — это, должно быть, где все время лопают, вот почему китайская кухня славится, хамм, смеялись мужики, и спрашивали, а ты знаешь, как зовут китайского императора, или кто он там, словом, Сунь Плюнь В Чай. Но парень с ними не смеялся, он сосредоточенно морщил лоб, потому что уже начинали в нем стираться знания, которые он почерпнул еще в гимназии и которые жили в нем в студенческие годы, знания об этой странной стране, где у людей столько свободного времени, что они изобретают бумагу, порох, компас, строят великую стену против варваров; он сосредоточенно вспоминал, что были еще такие императоры, как Ши Цзиньтан, Чжао Куанъинь, Чень Шу, годы жизни их он не мог вспомнить, и не был уверен, хронологически в таком ли порядке они идут, зато точно помнил, что последний император династии Мин, Чунчжэнь, когда народ восстал против него, повесился — и тем открыл перед китайским народом возможность избавиться от императорской власти и жить свободно, но народ в конце концов выбрал манчжурское владычество, которое было даже хуже власти императора, потому что еще не появился китайский анархизм, который мог бы теоретически обосновать тогда, в 1644 году, рождение общества, опирающегося на свободу личности и на минимальное, или даже, скорее, несуществующее государство.

Странное все-таки дело: какую историю ни возьми, ее, если говорить честно, невозможно рассказать как следует, потому что ты не знаешь того, что знает другой. Вот и здесь: мужики в корчме понятия не имели о том, что, плохо ли, хорошо ли, наш парень все-таки знал. А потому все, что он там молол, можно сказать, так и повисало в дымном, кислом воздухе, словно еще один клуб вонючего дыма. И пускай он каждый вечер заплетающимся языком выдавал на гора свою галиматью про китайских императоров — при том что все это, с точки зрения его былых знаний и фактологического материала, содержащегося в учебниках по истории, было уже довольно поверхностным, хотя, разумеется, никто понятия не имел, насколько глубоки и основательны были его прежние знания, потому что никому ведь никогда не приходило в голову проверить, правильно ли то, что говорит парень, никто никогда не открывал ни полный, ни краткий курс истории Китая или, скажем, хронологические таблицы всемирной истории, чтобы посмотреть, соответствует ли историческим фактам хотя бы эта дата, 1644 год, — народ в корчме слушал и думал, что все так и есть, и уж точно никому не приходило в голову допытываться, так ли это, никому не приходила в голову мысль, что все эти несуразные имена и даты — не более чем тусклый отблеск прежних знаний. Тем более что в корчме даже эти скудные сведения никто не был способен запомнить и на следующий день воспроизвести ну хотя бы частицу их. Люди, проводившие вечера в корчме, таращили на парня покрасневшие, мутные глаза, но мозги их находились в таком состоянии, что всякую новую информацию усваивали разве что ненадолго, на пару минут.