Парашюты над Вислой

– Платформы какие-нибудь – с грузом в брезенте или в этом роде?

– Ничего. Товарные вагоны на восток – гружёные, чем – неизвестно. Из Варшавы – порожняк. По прогибу рельсов определил и по звуку.

Савушкин почесал затылок.

– Ничего не понимаю. Третью ночь тут сидим – безрезультатно. Позавчера – семь эшелонов туда и четыре обратно, вчера – двенадцать туда и шесть назад… Бред какой-то. Если у них в планах отступать – они уже должны вывозить из Варшавы тыловое имущество. Сотни вагонов и платформ, десятки эшелонов. А ты говоришь – два санитарных да полдюжины порожняка… Не сходится. Подлежащее со сказуемым не стыкуется.

Некрасов помолчал, а затем скупо добавил:

– Зенитный дивизион стал на позиции за железной дорогой, метрах в трехстах от переезда. Всю ночь капониры рыли. Наши, русские. По голосам опознал… Власовцы или «хиви», чёрт их разберет, христопродавцев…

Савушкин выругался.

– Суки! – Помолчав, добавил: – Нехорошее чувство у меня, Витя. Думаю я, что не планируют немцы уходить с правого берега… – И продолжил: – Конечно, зенитки они могут ставить и для прикрытия отступления. Но вернее – для обеспечения развёртывания каких-то частей. Та дивизия у Изабелина меня шибко тревожит…

– А у вас что, товарищ капитан? На шоссе?

– Да тоже ерунда какая-то… Никаких колонн тыловых подразделений в сторону Лодзи. Ничего, что было бы похоже на подготовку отступления. Под утро в сторону Варшавы прошла колонна тяжёлых МАНов, в тридцать с лишним штук, с парой броневиков в охранении – и так, по мелочи. Не, Витя, не думают немцы отступать…

– Товарищ капитан, може, не стоит торопиться?

Савушкин досадливо поморщился.

– Это понятно, выводы делать рано, мы тут ещё чуток постережём фрицев, понаблюдаем – но я тебе скажу, что по одной капле воды можно определить солёность всего океана. Сегодня семнадцатое июля. Признаков подготовки немецкого отступления – нет. Я тебе больше скажу, никаких вообще признаков того, что немцы сломлены и вострят лыжи из Польши – нет… Ладно, пошли пожрём. Зря, что ли, старик Тадеуш нас снабдил провиантом до конца войны, а Ганнуся уже с рассвета чё-то кашеварит…

Отношения с Ганнусей Савушкин решил выстроить просто – они ей ничего не объясняют, не рассказывают и душещипательных бесед не ведут. Они немцы, как женщина она их не интересует, а куда временные жильцы уходят по ночам – не её дело. Взамен они щедро оплачивают её услуги (Савушкин в первый же день выдал женщине триста злотых, и на ломаном польском пообещал ещё, по отъезду) и снабжают продуктами её семью (старик Заремба загрузил в их «опель» мало что не половину своего погреба – два мешка картошки, мешок овощей, килограмм десять сала, трёх кур, пару фунтов масла и сотню яиц). Ганнусю, судя по всему, такой расклад весьма устроил, она готовила постояльцам шикарные польские завтраки, обеды и ужины (правда, из ими же привезённых продуктов), а её старший сын Чеслав, бойкий пацан лет десяти, каждый день мыл их «опель» – впрочем, более из интереса к этому чуду автопрома, нежели из необходимости. Савушкин в первый же день одарил обоих сыновей Ганнуси плитками эрзац-шоколада – но никаких вольностей в отношениях не допускал. Они хорошие немцы, но – немцы. Всё, аллес…

Завтра уже восемнадцатое. Ровно неделю они в Польше. И – никакого результата! Даже яичница с салом в глотку не лезет – хотя приготовлена отменно… Что происходит на фронте? Почему немцы не бегут панически в свой фатерлянд? Он помнил окружение под Корсунем полгода назад, тогда немцы бешено рвались на запад, бросая по пути, как говорится, пушки и знамёна, оставляя тысячи раненных и трупы своих убитых генералов. А тут – тишина и благолепие, как будто и войны никакой нет… Чёрт возьми, что происходит?

Позавтракав и выйдя во двор (а заодно прогнав крутящегося под ногами донельзя услужливого Чеслава, надеявшегося на дополнительную шоколадку), Савушкин с Некрасовым, спрятавшись в беседке в кустах сирени, продолжили разговор.

– Так, Витя, сегодня – последняя ночь, и завтра утром едем к Зарембе.

– Есть, товарищ капитан. Сегодня, как обычно?

– Нет. Давай поменяемся, ты – на шоссе, я – на железку.

– Как скажете. Товарищ капитан, я всё же забурюсь в «опель» и посплю, уже нет сил никаких… Разрешите?

Савушкин кивнул.

– Хорошо. Ты прав. Я тоже попрошу Ганнусю где-нибудь мне постелить, тоже глаза слипаются. А тут ещё яешня её с салом, поневоле заснёшь. Даже холодный душ не спасает…