Паранормы

Я приказал псу сидеть, а сам обошел танк. Он пришел сюда не на буксире — своим ходом. Отпечатки гусениц ясно выделялись среди низкой травы. На скуле башни белел номер 304. Ящики ЗиП, светотехника, стекла перископов, ИК-приборы — все было на местах и внешне цело.

Приржавевший командирский люк нелегко оказалось отвалить. Внутри луч фонарика высветил пустые гнезда под снаряды. На полу боевого отделения лежали снарядные стаканы, покрытые зеленой окисью, пустые пулеметные ленты, но в целом интерьер неплохо сохранился. Боекомплекта не было, замок 125 миллиметровой пушки открыт, на сиденье наводчика брошен шлемофон с оборванным проводом. На затворе орудия — латунная фляжка, какие носят в заднем кармане. Во фляжке булькало, и я отвинтил колпачок. Изнутри пахнуло спиртом. Чтобы военные да забыли прихватить спиртное?

Больше ничего интересного в танке не было, и я, заглянув в прицел, с облегчением выбрался на воздух.

Рой уже пританцовывал от возбуждения, дожидаясь.

Я встал на башне и достал универсальные «глаза». Переключенные в режим дальновидения, они многократно приблизили склон горы. Я посмотрел туда, куда указывал ствол пушки. Так и есть. Виднелись развалины, изорванные и скрученные металлические конструкции, в которых с трудом можно было угадать телевышку.

Танкисты расстреляли трансляционную станцию и бросили машину здесь навсегда.

Из травы на правую гусеницу вылезла крупная молочно-белая ящерица. Мелко тряся головой, химера воззрилась на меня тремя аметистовыми глазками.

Мы оба внимательно сканируем окружающее, но все же чересчур заметны в этих открытых местах. Совсем не так, как в Эритрее.

Маленькая территория на окраине Эфиопии, пожелавшая стать неподлеглой и вольной, стала адским испытанием. До сих пор Рой носит в передней лапе крошечный осколок мины-ловушки, а я заработал сотрясение мозга и тропическую лихорадку.

Но мы и другие специалисты сделали то, за что брались, и, что приятно лично нам, все остались живы. В хлипком мире, что там установлен, есть частица и наших рейдов, и за это стоит выпить. Тогда Рой дважды спасал мне жизнь, не считая иных случаев.

Помню, мы распластались в метре от ботинок черномазого парнишки — часового в хаки, с американской винтовкой, и моя рука лежала на загривке пса. Не истерся в памяти топот разводящего. И Ройка, когда прочел мои мысли, вспомнил и вскинул уши.

Пусть отныне черные сами разбираются. Сводят счеты между своими. Благо — одна сатана.

Наверное, я немного знаю душу черного человека. Джи говорил, что хотя я белый расист, но единственный человек, который его понимает и любит. Мы тогда попробовали разнообразного пива в ресторанчиках Несебра, а потом прогуливались в обнимку среди исторических руин, и я учил его петь «Мурку», нервируя чинных немецких туристов и вызывая нездоровый ажиотаж среди русских и болгар. Два разноцветных обалдуя, в обнимку орущих блатную классику на морском берегу — зрелище, от которого прослезятся боги.

Джанго Одойо остался в окрестностях столицы Ньянмы, бывшей в прошлом веке Бирмой, навсегда. Он хотел быть похороненным так, с салютом и воинскими почестями. Он их заслужил более, чем иные генералы. Я не дознавался, какую религию он исповедовал. Не доведется и побывать на его могиле под чужими звездами.

Скоро стемнеет, так поищем ночлег получше.

Очень не нравились мне деревья справа — не разберешь, что за холера. Как бы кедры, но стволы закручены винтом, а хвоя голубоватая. Вспоминается бесподобное: «У дерева была табличка: „ЯБЛОНЯ. КУСТ“. Вблизи дерево оказалось липой».

Все же живые здесь есть, ведь выжил же тот бедняга. Как они живут, кто они, зачем здесь — темно. Но живут. Только бы палить не стали, с людей станется. Через пару километров пойдут городские кладбища. Мы движемся вдоль окраины, пока еще далеко от центра. Город проверить необходимо, но и попасться там — чего уж проще!

Ведь сколько народу было! Музеи с коллекциями бесценными, имущество, нажитое годами, могилы предков — все бросали. За что же это людям, а? За все хорошее, наверное, чтоб жизнь медом не казалась. Если же за грехи, то почему именно им?

…Мы пробирались через кладбище. В свете дня оно выглядело как вполне благоустроенное и ухоженное место. Рой обнюхивал углы оградок, кое — где отмечаясь, обормот. Мы находились в состоятельном, даже роскошном «квартале». Покойники тут лежали респектабельные, пристойные и небедные. Правда, более всего выделялись надгробия бандитов. Черный и розовый мрамор, позолота, бронза и невесть что еще. Куда там наивному царю Мавзолу…

Я философски отношусь к факту людской смертности, и такие потуги на престиж меня забавляют. Все там будем, уж это точно и определено от рождения. К чему и переживать так? Что, изменится дата ухода? И зачем покойнику хоромы?.. «Все вечности жерлом пожрется, и общей не уйдет судьбы…»