Параллельный катаклизм

А напичканная в послушный ему черный призрак аппаратура продолжала фиксировать творящиеся за бортом события: растопыривали зев в неведомое многодиапазонные антенны, пялились вниз видеокамеры, фиксируя все, что есть, вплоть до инфракрасных и ультрафиолетовых лучей, накручивались, последовательно меняясь, фотокассеты огромной длины, навивали узлы толстенные магнитные ленты. Это все были пассивные методы разведки, и по идее «СР-71» абсолютно ничем себя не выдавал. К тому же он продолжал двигаться над океаном, имея береговую линию Евразии далеко-далеко на линии горизонта. Кир Толкотт даже не нервничал по этому поводу, он не нарушал ничьи территориальные неприкосновенности. Но это там, у себя на родине, на Земле. Здесь был другой случай.

«Семьдесят первый» летел высоко. Он не обнаруживал себя работой на излучение, но сам он отражал направленные в его сторону сигналы, он ведь не был новинкой по прозвищу «Стеллс». Из-за высоты полета «СР-71» далеко видел, но и сам прекрасно наблюдался. Кроме того, два его чудовищных двигателя создавали на чувствительных инфракрасных приборах прекрасно заметное тепловое пятно. Словом, он орал о своем присутствии на всю округу и делал это беспечно. Там, в оставленном позади мире, его выходки принято было терпеть, традиция и договоренность обязывали, по крайней мере до момента пересечения чужих государственных границ. Здесь был другой случай.

29. Новые неожиданности

В город Цзиньчжоу они попали как раз в апофеоз уже неделю длящегося праздника освобождения от гнета оккупантов. Население провинции продолжало заваливать армию-освободительницу письмами признательности и всяческой утварью за добросовестный ратный труд. Недавно назначенный комендант, как оказалось, соученик Владимира Лугового по пехотному училищу, уже устал вносить приносимые дары в опись имущества расквартированной в городе воинской части. Он мило улыбался, кивал, жал руки, но делал это настолько механически и расторопно, что сразу чувствовалась практика и характер. Надо сказать, что бывший оберстлейтенант Луговой не сразу узнал сокурсника, а только после долгого и внимательного изучения его лица во всех нужных ракурсах. Все-таки тяжело было разглядеть в поседевшем и обрюзгшем от долгих сражений генерале когда-то стройного курсанта.

А окружающий народ говорил и говорил о том, как они много лет переживали гнет японских насильников, как их насиловали эти насильники, хотя они, китайцы, жили на этой территории с самого создания Китая. Еще народ докладывал окружающим на китайском, японском и русском языках о том, что эти насильники не только насиловали этот самый коренной народ, но еще и самым бесстыдным образом требовали от него все, что у него было. А еще, оказывается, весь окружающий народ все эти долгие годы мыкался в округе в ужасе и печали, а также вопил от голода и холода. И что Красная армия вытащила их из столь горестного и безвыходного положения. И, кроме того, Красная армия показала всему миру свою выучку и дисциплину, а кроме того, разбила насильников и всяческих оккупантов. И да здравствует вечная дружба, говорил еще местный порабощенный некогда народ, и да падет позор на головы империалистов и варваров-насильников. Все окружающие слушали речи народа с большим воодушевлением и ждали вечера для танцев и веселья.

Иногда к советскому коменданту умудрялись подбираться какие-то люди в богатых военно-образных одеждах, возможно, местные князья или генералы – наймиты посаженных за колючую проволоку оккупантов. Они приносили боевые знамена своих сдавшихся частей, именное оружие и прочую опасную всячину, а затем, после внесения этих гор наточенных, инкрустированных сабель, слезно просили дать им возможность искупить свою постыдную вину, выраженную в сотрудничестве с агрессором, боевыми подвигами рука об руку с любимой Красной армией. Советско-монгольская армия в лице коменданта города выражала им доверие, но оружие не возвращала, а иногда брала с князей и генералов подписку о невыезде за пределы гарнизона, после чего генералы кланялись и записывались в очередь в секретариат на добровольную сдачу освобожденному народу своих особняков и земельных угодий.

Наконец, с большим трудом и с непреднамеренным использованием своей расовой непохожести Луговой и Манин сумели добраться до обремененного подарками коменданта. Тот, разглядывая их смутно идентифицируемую потрепанную штурмбаннфюрерскую форму одежды, уже привычно протянул руку, желая ощутить с утра еще белой перчаткой тяжесть сдаваемого личного оружия, но был несколько шокирован их историей и судьбой. Наконец, узнав, по подсказке Лугового, его лицо и вспомнив тяжелые курсантские будни в городе Днепропетровске, он искренне обрадовался и велел им подождать вечернего перерыва в стихийном народном митинге. Что Луговой и Манин с удовольствием сделали.