Параллельно любви

Она промолчала, отвернулась от него, прямая, окаменевшая, и Алексей вдруг испугался, на какое-то мгновение показалось, что прошлое на самом деле вернулось. Она вот так же стояла, когда говорила, что умирает рядом с ним. Что ей тяжело, невозможно, дышать рядом с ним нечем. А ведь думал, что подобный ужас повториться не может, потому что если такое и дано пережить, то только однажды, до второго раза люди попросту не доживают, а вот теперь сидел в полной тишине и снова ждал приговора.

Что же Соня ей наговорила? Жена вечером закатила ему такую истерику, что он практически ничего не понял из её криков и всхлипываний. Твердила только, что "вот если бы её не было, то всё было бы по-другому, а он негодяй, потому что не любит, не понимает, не ценит…". Алексей стоял, как к полу пригвождённый, слушал её, а сам думал, что же она Маринке наговорила. И как это теперь исправлять. А выходит так, что и не исправить уже.

— Ответь мне. Выгоняешь?

У Марины вырвался судорожный вздох и сказала:

— Нет, я хочу, чтобы ты сам ушёл.

Она прошла мимо него, Алексей проводил её тяжёлым взглядом, но с места так и не двинулся. Остался сидеть на диване, а когда за Мариной закрылась дверь спальни, закрыл глаза. Она хочет, чтобы он сам ушёл… Встал, закрыл за собой дверь и ушёл. Он однажды так уже поступил. И сколько раз себя потом корил за это. Что так поспешно захлопнул за собой дверь, с болью, злостью, но ушёл. А она плакала, и он себе этого так и не смог простить. Она плакала, а он ушёл, пусть и по её просьбе, но легче от этого не было, ни на секундочку.

Он поднялся, но направился совсем не к выходу. Открыл дверь спальни, но Марину не увидел. Посомневался пару секунд, а потом прошёл в ванную. Она сидела на маленькой скамеечке, привалившись спиной к стене, и молча вытирала слёзы. Алексей подошёл и присел перед Мариной на корточки. Поднял руку и прикоснулся к её щеке.

— Прекращай реветь, — тихо попросил он.

Она сама принялась вытирать слёзы, отталкивала его руку, а когда открыла глаза, посмотрела на него и вдруг сказала:

— Она сказала, что ты меня жалеешь. Скажи, жалеешь?

Асадов вдруг улыбнулся.

— Конечно, жалею. Как я могу тебя не жалеть? Ты же моя… моя девочка. Помнишь?

— Помню, — шепнула она. — Я всё помню.

— И я.

Он первым её поцеловал. Она всё ещё вытирала слёзы, которые никак не желали останавливаться, а Алексей потянул её к себе, Марина уворачивалась, сама ужасаясь тому, как сейчас, наверное, выглядит: красная, с распухшим носом и губами, мутным взглядом. Но он всё равно поцеловал и на несколько минут всё, что пугало превратилось лишь в водоворот прошлого и настоящего, а уж как там, в будущем сложится… Хотя, пару минут спустя, когда поцелуй закончится — это ведь и будет будущее? И оно уже не кажется таким беспросветным, как до поцелуя.

Алексей отодвинулся и посмотрел на неё. Рука по-прежнему лежала на Маринином колене, погладила, а потом Асадов голову опустил, прижался лбом к её коленям. Марина смотрела на него, на тёмные волосы, на воротник белой рубашки и вдруг поняла, что слёз больше нет. Подняла руку и провела пальцем по его шее, под воротником. Алексей дёрнулся, голову поднял и посмотрел на неё. То ли непонимающе, то ли с надеждой… Марине не хотелось разбираться в его чувствах, в своих и то запуталась. Больше не сомневаясь, сняла через голову кофту, и Алексей, как во сне, забрал её из Марининых рук. Несмело улыбнулся.

— Со мной так не выйдет, — шепнул он, когда её кофточка оказалась на полу. Марина слабо улыбнулась, взялась за пуговицы на его рубашке, а потом просто вцепилась в ткань и притянула его к себе, чтобы ещё раз поцеловать.

Не было никакой прелюдии, никаких лихорадочных ласк, все, что нужно было, лишь обнять покрепче, ответить на поцелуй и поверить, что всё закончилось вот так. Или наоборот началось? Возможно, это была ошибка, безрассудство, но думать об этом сейчас? Когда всё так горячо, так знакомо, каждый вздох родным кажется. Она без остановки гладила его то по спине, то по плечам, то по волосам, а он всё шептал ей что-то и постоянно поднимал голову, чтобы в глаза ей посмотреть. И самое необходимое — это ночь, спрятавшая их ото всех, а завтра будет то, что будет. Новый день начнётся и предъявит свои права, только сделать уже ничего не сможет, ведь день не властен над ночью, а настоящее над прошлым.

Марина пристроила подбородок на Лёшкиной груди и вздохнула, потом провела пальцем по его плечу. Асадов зашевелился, а потом положил ладонь на её затылок, взъерошил волосы. Говорить не хотелось, а если честно, то страшно было, чуть-чуть. Вдруг скажешь что-нибудь, а не то. И всё испортишь, всё исчезнет и опять бессмысленный бег по кругу, а надоело до такой степени, что всякий смысл уже, кажется, утерян.

— Свет в ванной горит, — прошептала Марина.

— Пусть.

— Значит, жалеешь?

Он лениво улыбнулся.

— Иногда. Когда ведёшь себя по-дурацки.

Она фыркнула, уткнувшись носом в его плечо.

— Ты не это должен был сказать.

— Да? — насмешливо протянул Асадов. — Тогда ты подскажи мне правильный ответ, ты же так любишь это делать.