Параджанов

И не догадываясь об этом, он горячо рассказывает, что и у него есть скромный вклад в дело победы: артистическая бригада, в которой он участвовал, дала 200 концертов в военных госпиталях (анкетные данные), и потому тоже имеет право поднять алюминиевую кружку с чачей за близкую уже победу. Юноша едет не на войну, но за окном поезда видны ее страшные шрамы — покореженные танки, разбитые пушки, разрушенные дома. Еще не наступил победный май, не взвилось знамя над рейхстагом, но сладостный воздух победы уже радостно опьяняет. Он щедро угощает попутчиков снедью, что положила ему в дорогу мать, он полон радостных ожиданий… Сидя в тесном купе, он не ведает, что не только окружающий мир переживет удивительные метаморфозы, но и его маршрут вскоре круто изменится и приведет его в совершенно иную точку, которая определит всю его последующую жизнь.

Почему он изменил музыке? Откуда пришел соблазн? Можно вновь и вновь стучаться в эти глухие ворота. Ответа мы не получим никогда. Остается развести руками: Грох попутал! Сам Параджанов так и не объяснил свое неожиданное решение. Он был и остается сфинксом… Правда, не глубокомысленным, а насмешливым, спрятавшимся под маской балагура. Оставив после себя сотни занимательных баек, он не оставил ни одного свидетельства, где открыл бы тайны своих зачастую парадоксальных решений. А тайн впереди у нас еще много…

Он написал сценарий фильма «Исповедь», но не оставил ни одной исповеди в дневниках, не пожелав ни разу исповедаться даже самому себе.

Даже такой глубоко замкнутый в себе по характеру, подлинный интроверт, как Тарковский оставил свои удивительные откровения в дневниках. Дневники Довженко и Эйзенштейна позволяют нам разделить с ними многие горькие дни и проникнуть в лабораторию творческих решений.

А у Параджанова при всей его коммуникабельности и даже легкомысленности — всё глухо…

Говоря о его решении избрать себе кинематографическую судьбу, необходимо уточнить, что этот выбор был сделан в крайне неподходящее время. Именно в те годы наступила так называемая «эпоха малокартинья», когда даже многие состоявшиеся мастера остались без работы, а молодым кинематографистам и вовсе ничего не светило. В лучшем случае, если повезет, работа ассистентом. Именно тогда многие молодые режиссеры занялись документальным кино. Именно тогда, когда Параджанов захотел стать кинорежиссером, был запрещен и осужден шедевр Эйзенштейна «Иван Грозный», подвергся гонениям Довженко, ошельмованы Ахматова и Зощенко, вышли знаменитые постановления по журналам «Звезда» и «Ленинград». Идеологический пресс подмял под себя всю культуру, но кинематографу досталось более всего.

Казалось, вся логика предлагала ему не экспериментировать, а тихо-мирно, спрятавшись за надежными классическими стенами консерватории, распевать любимого «Евгения Онегина».

Однако произошло то, что произошло… И хотя его учеба в Московской консерватории началась вполне успешно, он скоро оказывается студентом института кинематографии. Что это было — могучий зов истинного призвания? Есть сомнения…

Конечно, победителей не судят. И Параджанов, став режиссером мирового класса, доказал, что это неожиданное решение было правильным. Но был ли он создан для этой профессии?..

Кино — самое «производственное» из всех искусств. Кроме полета фантазии оно требует и точного дара инженера, проектировщика, умения все заранее рассчитать и спланировать. То есть всего того, от чего он бежал, оставив первый институт, а в результате уже в третьем своем учебном заведении снова пришел к той же, во многом «инженерной», профессии теперь уже навсегда… И надо откровенно сказать, что производственные вопросы, без которых кино невозможно, напрягали его всю жизнь и занимался он ими через «не хочу».

В единственных съемках Аллы Барабадзе, показавших нам Параджанова в работе, есть любопытный кадр: мы видим ноги Параджанова на съемочной площадке, на них — разные ботинки: на одной ноге — черный, а на другой — коричневый.

Красноречивая деталь… Да, художнику в его вдохновенном порыве зачастую не важно, как он выглядит. Но то, что позволительно поэту, не всегда простительно кинорежиссеру, не имеющему права на небрежность даже в деталях. Речь не о его внешнем виде, речь о строгой продуманности, собранности, железной воле в осуществлении расписанного во всех деталях проекта. О том, чем в полной мере обладал его ближайший друг по миру кино Тарковский. Эту небрежность, случайность, вольное отношение к деталям Параджанов переносил и на то, что в конечном итоге оставалось на экране. Инстинктивная нелюбовь к сложным производственным задачам многое затем определяла и в его чисто художественных решениях.

Не случайно, наверное, что его самый производственно сложный фильм «Тени забытых предков» возник в содружестве с оператором Юрием Ильенко, и стихия Параджанова здесь во многом корректировалась твердой волей стоящего рядом Ильенко.