Параджанов

Параджанов играл в куклы! Всегда… Сказочный мир завораживал его, и он не покидал его никогда… Вот почему в его «Первом парне» возникает сказочный мир «Кубанских казаков» Пырьева. Весьма ощутимо в его картинах влияние и других сказочников той эпохи, многие из которых и сейчас почитаемы как классики советского кино.

Ирреальный, сказочный, условный мир манил его всегда. Другое дело, что поначалу он создавал его сугубо бутафорскими средствами в фанерных и картонных декорациях. Даже натурные съемки, поддерживая единство стиля, получались у него похожими на театральные задники.

Верил ли он сам в тот мир, который создавал на экране? Или работал, как говорится, прокорма ради? Наемный батрак советской киноиндустрии, усердный верноподданный служака, один из винтиков идеологической машины.

Безусловно, верил… И не было никакой двуличности. Очередная его байка о выкручивании рук возникла много лет спустя. Верил, как верили в те годы многие… Перелистаем известные стихи тех лет из сборников Евтушенко, Вознесенского, Окуджавы. Вспомним наполненные таким патриотическим накалом песни Высоцкого, посвященные военной тематике. Так страстно можно творить, только страстно веря.

А фильмы? «Коммунист» Райзмана, «Отец солдата» Чхеидзе, «Чистое небо» Чухрая, «Ветер» Алова и Наумова и многие, многие другие творения тех лет. Пьесы Розова, Шатрова, Арбузова и т. д.

Ходкая мифологема, запущенная Хрущевым: вот вернемся к ленинским нормам, и все у нас пойдет замечательно, действовала почти безотказно. И действительно завоевала сердца. Отрезвление пришло опять же с «легкой руки» Хрущева. Знаменитое его посещение выставки в Манеже и последующее закручивание идеологических гаек провели ту грань, за которой и возникла «фрондирующая» интеллигенция.

Именно главенство для Параджанова формы и равнодушие к содержанию (в том числе и социалистическому) объединяет столь разных персонажей и объясняет, почему злой волшебник Черный Вихрь, зачаровавший и превративший в камень Андриеша, так напоминает баптистского «злого волшебника», зачаровавшего наивную Христину. Он упрямо продолжал создавать этот свой условный, придуманный кукольный мир и переставлял, как кукол, своих придуманных картонных героев, не замечая до поры до времени, что мир вокруг уже претерпел значительные изменения.

Но пробуждение наступило!..

И специально прибегая к гротесковой сказочности (он это любил), можно сказать, что чары «злого волшебника» Жданова, по рецептам которого он творил столько лет (национальное по форме, социалистическое по содержанию), наконец-то растаяли и сон кончился.

И случилось это, когда он подошел к своему акме! К рубежу, перевернувшему всю его жизнь. Акме по-гречески — вершина, острие, пик, и вместе с тем это слово означает цветение.

В 1964 году Параджанов подошел к критическому для мужчины возрасту — 40-летию! Об этом весьма непростом для мужчин рубеже сказано, написано да и снято много. Можно вспомнить «Осенний марафон» Данелия, «Неоконченную пьесу для механического пианино» Михалкова, «Полеты во сне и наяву» Балаяна.

Для Параджанова рубежом 40-летия стали его «Тени забытых предков». Этот фильм в его судьбе сыграл весьма символическую роль. Сохранилось красноречивое свидетельство друга Параджанова, известного поэта Ивана Драча:

«Во время съемок „Теней…“ Сергей вдруг сорвался и истерично зарыдал: „Я ничтожество! Мне сорок лет, а я ничего не сделал! Я бездарь“».

Тогда он еще не знал, какой фильм будет создан, но создан он был, наверное, именно потому, что кризис этих лет ощущался им действительно очень драматично, оттого и крик его души столь пронзителен.

А вот еще один весьма любопытный факт. На стадии подготовки фильма, выбирая натуру, Параджанов поднялся на высочайшую вершину Карпат — Говерлу, даже не догадываясь еще, что это восхождение так символично совпадет с подъемом на свою жизненную вершину — акме, на ту самую высоту, которая означает пик расцвета творческих и жизненных сил.

Как непросто происходила эта его трансформация, это полное перевоплощение творческой плоти, можно только догадываться. Послушаем интересное свидетельство человека, стоявшего тогда с ним рядом, — оператора фильма Юрия Ильенко.

«До „Теней…“ он снял несколько просто пугающих фильмов. Он был невероятно талантливым человеком, но чувствовал, что погибает как художник, искренне желая вписаться в мертвую атмосферу студии…

И тогда по совету своего друга, художника Гавриленко, взял „Тени забытых предков“ Коцюбинского. И вырвался из пут киностудии со всей ее эстетикой, со всеми уровнями, связями… И собрал новых людей, которые до того вообще на студии не работали».

Эти свидетельства Ивана Драча и Юрия Ильенко многое объясняют. И насколько остро на рубеже своего сорокалетия он понял, что дальше так творить (и жить) нельзя… И то, насколько решительно, обрывая все старые связи, он начал обновлять и себя, и всю свою творческую команду.