Парадокс Вазалиса

— Что ж… Пока вы определяетесь, пойду немного приберусь в своем кабинете. Там вы меня и найдете. И, прежде чем уйти, приведите здесь все в порядок, пожалуйста.

Развернувшись на сто восемьдесят градусов, он вышел в коридор.

Давид дождался, когда тучный силуэт профессора исчезнет из виду, и лишь тогда вздохнул с облегчением. Лицо его вновь порозовело, он вытер рукавом выступившие на лбу капли пота, потом сел на корточки и принялся собирать рассыпавшиеся по полу бумаги.

— Кто это? — спросила Валентина, присоединяясь к нему.

— Его зовут Рэймон Агостини. Преподает здесь древнегреческий язык и литературу. Один из «динозавров» университета. Появился в Сорбонне примерно в то же время, что и Када.

— Ему можно доверять?

— Они с Када дружили с незапамятных времен. Агостини был единственным человеком во всем университете, которого смерть профессора искренне расстроила.

— Полагаете, ему может быть что-то известно о миниатюре?

— Если Када кому-то о ней и рассказывал, то только ему. Думаю, можно попытать счастья.

Выровняв кипу листов, Давид положил их на стол и направился к двери.

— Вы идете?

— А у меня есть выбор?

— Сомневаюсь. Пока мы не поймем, почему Када покончил с собой, мы не узнаем, почему тот тип в грузовике был так на вас зол. Впрочем, можете вернуться к себе и попытаться забыть про всю эту хрень, но не думаю, что они так просто оставят вас в покое.

Он адресовал Валентине одну из самых очаровательных своих улыбок.

— Да, и еще кое-что… Хватит с меня насильственных смертей. Не хотелось бы потерять столь очаровательную девушку, как вы.

Комплимент был достоин посредственного телесериала, и в других обстоятельствах Валентина нашлась бы что ответить, но утренние перипетии истощили весь ее запас агрессивности.

Она устало махнула рукой.

— Идите. Мне нужно собраться с мыслями. Присоединюсь к вам через несколько минут.

— Я подожду вас, — запротестовал Давид.

— Я бы хотела немного побыть одна. Женские дела… Понимаете?

Давид, однако, не желал уходить, не попытавшись просочиться в брешь, пробитую первым комплиментом.

— Хорошо, я уйду, но только если пообещаете, что мы отныне будем на «ты».

Валентина не видела никакой причинной связи между его уходом и этим знаком фамильярности, но, чтобы избавиться от Давида, возражать не стала и даже наградила его неким подобием улыбки.

— Договорились… Иди же.

— Так ты подойдешь, когда будешь готова? — воскликнул Давид, приходя в полный восторг.

— Вон отсюда! — скомандовала Валентина голосом усталым, но твердым.

Давид наконец удалился.

Валентина услышала, как он постучал в одну из расположенных на другом конце коридора дверей. Давид произнес несколько слов, которых она не поняла, после чего дверь захлопнулась, и на всем этаже воцарилась тишина.

Она открыла сумочку, вытащила небольшое карманное зеркальце и наскоро поправила макияж. Возвращая зеркальце на место, машинально сунула в сумку и стянутую резинкой папку, в которой находились документы, относящиеся к Братству Сорбонны. Она никогда не думала, что способна на такое, как не думала раньше, что может вломиться в кабинет мертвеца или промчаться по Парижу на полной скорости и под проливным дождем на заднем сиденье скутера, которым управляет совершенно незнакомый ей человек. Судя по всему, за эти два проведенных в погоне за Вазалисом дня она сильно изменилась.

Она закрыла сумочку и направилась к тому кабинету, в который вошел Давид.

32

Валентина вкратце пересказала Рэймону Агостини последние события. Она предпочла не называть имени Элиаса Штерна, «забыла» о произошедшей накануне попытке ограбления и оставила в стороне убийство Мари Жервекс, удовольствовавшись описанием нападения, жертвой которого стала, и спасительной операции Давида. По мере того как последний прослушивал отредактированную версию случившегося, лицо его несколько раз меняло цвет, от алого до синеватого, но в конечном счете приобрело почти естественную розоватую белизну. Впрочем, ни поправлять молодую женщину, ни вмешиваться в ее рассказ Давид не решился, позволив ей самой излагать факты. Валентина старалась избегать лжи путем умалчивания, и, хотя удавалось это не всегда, ее обновленная совесть приспособилась к подобной необходимости очень быстро. Валентина и сама чувствовала, что за последние часы сильно изменилась, причем не в лучшую сторону.

Ее рассказ изобиловал противоречивостями и нестыковками, но Рэймон Агостини сделал вид, что не заметил в нем ничего необычного. Скрестив руки на груди, он спокойно выслушал молодую женщину до конца.

— Альбер никогда не упоминал при мне ни о какой иллюстрации, — заметил он, когда она закончила. — Сожалею, но ничем не могу вам помочь. Мне об этом ничего не известно.

Его собеседники не сумели скрыть разочарования.

— Уверены? — все же спросил Давид.