Парадокс любви

Итак, в некоторых странах Западной Европы отпала необходимость в браке, поскольку умножилось число альтернативных форм союза и супружество перестало быть каноническим способом скрепления любовных уз. Заметна тенденция к размыванию границ между положением холостяка (незамужней) и женатого (замужней) в силу нашего стремления пользоваться преимуществами обоих состояний. Сегодня есть возможность попробовать себя в совместной жизни во время уик-энда или отпуска, форма таких отношений — любительский экспромт: заимствуя понемногу из каждой модели союза, не приходится претерпевать тягот какой-либо одной из них. Вместо венца и вериг супружества — нечто вроде легкого пальто, которое при желании нетрудно сменить, вступая в очередной подвернувшийся альянс. Чета постепенно избавляется от трех принципов, лежавших в основе классического союза: публичности, стабильности, торжественности. Вернее, желательны и эти три качества, и их противоположность, признание без вытекающих из него последствий, обещаний верности и беззастенчивости в реальной жизни.

Нам знакома старая песня, повторяемая известными авторами: страсти якобы уже нет, ее уничтожили эмансипация женщин, потребительский гедонизм, который делает мир «текучим» (Зигмунт Бауман) и разрушает самые прочные, святые узы[42]. Можно высказать гипотезу прямо противоположную: мы живем в гиперсентиментальную эпоху, а союзы распадаются сегодня из-за того, что они подчинены юрисдикции жестокого, беспощадного божества — Любви. Их убивают не только прихоть или эгоизм, но именно поиск неизменной страсти, цементирующей отношения, безрассудная непреклонность любовников или супругов, не желающих идти на компромисс: или сгорать, или бежать — и никаких полумер.

2. Конформизм безумной любви

Сторонники концепции брака по любви, от Энгельса до теоретиков XX века (Бертран Рассел, Леон Блюм), видели в нем избавление от двух бед: адюльтера и проституции. Совмещая свободу и влечение, он должен был, вкупе с социальной революцией, изменить лик человечества. Среди защитников восхитительного чувства выделяются два имени: Дени де Ружмон и Андре Бретон. С одной стороны, выдающийся швейцарский историк, еще в 1938 году замеченный Сартром, становится неутомимым адвокатом верности, не допуская употребления слова «брак» во множественном числе. Он с отвращением цитирует фразу молодой техасской миллиардерши, которая накануне свадьбы заявила журналистам: «Как чудесно в первый раз выходить замуж»[43] (через год она развелась). Для Дени де Ружмона брачное обязательство требует чего-то иного, нежели «прекрасная лихорадка»: всецелой сопричастности, предполагающей, что у будущих супругов хватит хладнокровия выдержать испытание временем. С другой стороны, глава сюрреализма Андре Бретон в 1937 году отстаивает безумную любовь, «великий полет супружества <…>, несущий самые большие надежды, воплотившиеся в искусстве за двадцать веков», и призывает людей «освободиться в любви от всех чуждых ей забот, от всех страхов и сомнений». Эта великолепная защитительная речь, которая завершается знаменитым обращением к дочери Об, родившейся в 1935 году: «Я желаю вам быть безумно любимой», сочетается с поразительным консерватизмом в плане нравов, особенно в отношении непостоянства и гомосексуализма. Бретон выдает здесь удивительный анализ неверности:

Если выбор был действительно свободным, для того, кто совершил этот выбор, не может встать вопрос о том, чтобы оспорить его под каким-либо предлогом. Именно отсюда, а не откуда-то еще происходит чувство вины. Я отклоняю такое оправдание, как привычка, усталость друг от друга. Взаимная любовь, как я ее себе представляю, — это зеркальное устройство: под каким бы углом зрения ни смотрел я на то, что мне незнакомо, в нем отразится точный образ любимой, каждый раз все более удивляя предвидением моего желания, все более наполняясь сиянием жизни[44].

Уберите лирическую напыщенность, и перед вами доктрина Ватикана о нерушимости брака (если не брать в расчет, что сам Бретон женился несколько раз).