Парадный этаж

Как-то вечером, когда Сесиль и мисс Хопкинс ушли в кино, он от безделья забрел в спальню жены. Осмотрел книжные полки. Даже если судить по одним только названиям, Сесиль можно было присудить диплом за современность: эротика соседствовала с политикой, фривольный парижский стиль — с серьезной философией, роман-боевик, но хорошего вкуса, — со скандальным репортажем, написанным, однако, журналистом с мировым именем… Бернар полистал какое-то сочинение с зазывным названием, прочел наугад одну или две страницы. Это была порнография высшего класса, несомненно предназначенная для мелких буржуа, у которых от повышения благосостояния мутится разум… Бернар почувствовал сострадание. Бедная Сесиль. Неужели она и впрямь считает себя обязанной читать это?

Выходя из спальни, он услышал голоса: Сесиль разговаривала с какой-то женщиной, но это была не мисс Хопкинс. Он узнал рыдающий голос дикторши, которая объявила о смерти президента Чили: Франсина… Итак, наступил момент лицом к лицу встретиться с дочерью. С первого дня своего возвращения он страшился этого испытания; но оно было неотвратимо. Он предпочел бы дать вырвать себе без наркоза один за другим три зуба… Но как избегнуть этой встречи? Укрыться в своей спальне или сбежать через задние двери было бы ребячеством. Охваченный ужасом, он вошел в комнату, где находились обе женщины.

Франсина стояла посередине маленькой гостиной перед сидящей матерью. Хорошо вылепленная фигура, крепкая и даже в какой-то степени монументальная, гармонировала с ее голосом. Тот же нелепый наряд: неизбежные джинсы, чтобы разом продемонстрировать и принадлежность к поколению юных, и демократический эгалитаризм; но блузка — от изысканного модельера, и все аксессуары — наручные часы, колье, цепочки, браслеты, кожаный пояс — тоже были от лучших поставщиков и оповещали не столько о возрастной категории, сколько о принадлежности к определенному социальному кругу, который в самом этом кругу называли просто «круг». Мы всегда молоды, мы испытываем чувства, которых требует от нас время, но просьба не ошибиться относительно происхождения… Все в одежде было со вкусом продумано… Одним взглядом Бернар оценил ансамбль в целом и в деталях, кое-что отметил про себя. Это длилось какую-то долю секунды… Потом он встретил взгляд, брошенный ему дочерью: такой жесткий, такой холодный, такой вызывающий, что Бернар остановился, пригвожденный к месту. На мгновенье он утратил всю свою уверенность и пробормотал растерянным, почти дрожащим голосом:

— Добрый вечер, Франсина.

Молодая женщина подчеркнула свое преимущество демонстративным молчанием, неподвижностью статуи, словно она ждала, что сраженный насмерть противник рухнет; но она недооценила жизненную силу своего отца, о котором спортсмен мог бы сказать, что он очень быстро «восстанавливает дыхание». Двух или трех секунд ему хватило, чтобы взять себя в руки. Было очевидно: оба они готовы перейти все границы условности. Дочь явилась как враг, чтобы выступить против него, чтобы, быть может, бросить ему вызов? Прекрасно. Она встретит достойного соперника. Окаменев душой и телом, Бернар принял вызывающий вид. Встревоженный взгляд Сесиль перебегал от отца к дочери. Не собираются ли они устроить побоище, чтобы изничтожить друг друга.

— Я полагаю, — сказала Франсина, чеканя каждый слог, — объятия были бы неуместны.

— Я тем более на этом не настаиваю, — отпарировал Бернар.

Сесиль вмешалась:

— О, послушайте! Не собираетесь же вы затеять ссору с первой минуты…

— Об этом не может быть и речи, — ответила Франсина, все еще стоя неподвижно. Немигающим взглядом она смотрела Бернару прямо в лицо. — Зачем ты вернулся?

— Я не обязан давать тебе отчет.

— Ты что, собираешься остаться здесь навсегда?

— Останусь, если пожелаю. Ведь здесь я вроде бы у себя дома. Напоминаю на случай, если ты забыла об этом.

— Мне кажется, — произнесла Франсина после короткой паузы (голос ее дрожал от сдерживаемого гнева), — ты полностью утратил моральное право находиться здесь.

Бернар пожал плечами, улыбнулся:

— О! Моральное право!.. Мне достаточно просто права!..

Теперь преимущество было на его стороне, и Франсина понимала это. Она попыталась нанести удар ниже пояса:

— Мы великолепно обходились без тебя эти десять лет…

— То же самое могу сказать и я; но я не обязан принимать это в расчет.

— Если ты останешься здесь, ноги моей в этом доме не будет.

— Я не стану посылать за тобой.

Сесиль встала.

— Я не могу больше выносить этого… — глухо сказала она и вышла из комнаты.

Бернар — крепко сбитый, спокойный — ждал, когда дочь снова заговорит. Лицо Франсины было искажено гримасой омерзения.

— Что это за история с передачей акций? — спросила она наконец. — Дядя Леон перекинулся словом с моим мужем. Он сказал ему, что вынужден уступить тебе шесть процентов своих акций. Что все это означает?

— Твой муж наш компаньон?

— Во всяком случае, он много лет работает в фирме…

— Стало быть, он наш служащий. А не компаньон. Он может просить прибавки к жалованью, но не отчета. Я не обязан отчитываться перед ним и еще меньше — перед тобой.