– Я упал с очень большой высоты, – промямлил я. – Я должен был разбиться. Почему я жив?
– Он бредит, – сказал лысый мужчина в белом халате, с немного слезящимися глазами и волдырем на переносице.
– Сколько времени, – спросил я.
– Начало шестого, – ответил мужчина, а потом обратился к кому-то из своих: – Ну что, грузим его.
Путешествовать с ними в больницу я вовсе не собирался, потому предпочел исчезнуть из их поля зрения. Наблюдая округлившиеся глаза и разинутые рты – только что он лежал здесь, и вдруг его нет! – я встал, осмотрел себя, ощупал. Кто-то из горожан закричал в ужасе, кто-то упал в обморок, я вспомнил о них, лишил их памяти о случившемся и пошел в сторону метро «Охотный ряд».
Не пройдя и ста шагов, я понял, что висящая в воздухе дымка вгоняет меня в беспокойство. Она визжит об угрожающей мне опасности. И я уловил еле слышное, далекое-далекое злое урчание…
Контролер
Я потерпел крах! Как я мог справиться с больной собакой, когда она была повсюду? Теперь я чувствовал себя в огромной опасности на городских улицах; я стал чем-то совершенно чужим для города. Ни о какой плодотворной работе в городе не могло быть и речи. А работы появилось очень много. Собака съела почти всех тех, ради кого я работал все эти годы! Теперь нужно было по крупинкам восстанавливать съеденное: присматриваться к горожанам, и если будет хоть небольшая надежда, что кто-то сможет расслышать меня, щедро давать подсказки, тянуть за собой, помогать в понимании, в умении задавать вопросы.
Я чувствовал себя в безопасности только в городских парках - дырах в теле города. Парки как будто не пропитались собакой, и там не было слышно злого голодного урчания, предвещавшего встречу с домиком. Поэтому с того дня, когда собака выросла, я уходил с утра в какой-нибудь парк, кроме Тимирязевского, - я боялся появляться вблизи домика, - и погружался в работу.