Парад теней

Прижимая ящик к выпяченному животу, амбал Виталий выволок его из тесного коридора на дневной свет и слегка ослеп от этого пронзительного весеннего света. Ровно настолько, сколько понадобилось Сырцову, чтобы незамеченным подойти к нему и приставить холодный ствол «байарда» к его потному лбу. Прозревший Виталий, заведя глаза под лоб, увидел устрашающих размеров ручной братоубийственный снаряд.

— Ящик пока не отпускай, — негромко попросил амбала Сырцов. — Петя, ящик прими, а ты, Сережа, браслеты цепляй.

— Куда его? — осведомился Сережа, защелкнув наручники, а Петя, с трудом удерживая тяжеленный ящик в опущенных руках, спросил:

— А что с ящиком делать?

Сырцов для начала решил разобраться с ящиком. Засовывая «байард» в сбрую, он полюбопытствовал у Виталия, что в ящике. До сих пор не понимая, что происходит, Виталий покашлял, но, твердо поняв, что отвечать надо обязательно, объяснил:

— Посуда всякая, чашки, ложки, вилки, тарелки, чайник электрический, утюг.

— Утюгом, значит, пытали? — вопросом выразил свое изумление сообразительный Сырцов. — Отважные же вы ребята!

— Мы не пытали… — безнадежно заныл Виталий.

— Брюки гладили, — насмешливо предположил Сырцов. — Ладно, об утюге потом. Что там Альбертович делает?

— Бумаги собирает. И меня ждет.

— А дождется меня, — обрадовал амбала Сырцов.

— Куда его, Георгий Петрович? — повторил вопрос Сережа.

— В их машину, — распорядился Сырцов. — И ящик туда же. Ну и, естественно, караульте их ненавязчиво.

— Кого их? — удивился Петя.

— Виталия и ящики, — терпеливо разъяснил Сырцов и вошел в темный дверной проем.

Поначалу было просто темно, а затем черно, как у негра в аппендиксе. Сырцов брел на ощупь, не включая — от греха — карманный фонарик. Сейчас должна быть последняя дверь. Сырцов ногой распахнул ее и увидел Андрея Альбертовича, на коленях стоявшего у картонной коробки. Не поднимая головы, Андрей Альбертович успокоил предполагаемого собеседника:

— Сейчас пойдем, Виталий.

— Никуда-то мы с тобой не пойдем, — устало огорчил его Сырцов, но для поддержания в клиенте необходимой для разговора бодрости добавил: — Пока.

Андрей Альбертович поднялся с колен, не испугавшись и даже не удивившись.

— А потом?

— А потом что-нибудь придумаем.

Они были когда-то шапочно знакомы, даже провели вместе пару дел и сейчас внимательно разглядывали друг друга- все-таки лет пять-шесть не виделись.

— Давай придумывай побыстрее, — поторопил Сырцова Андрей Альбертович.

— Придумал, — обрадовал его Сырцов и наотмашь врезал коллеге по уху. По-простецки, но на полную силу. Андрея Альбертовича кинуло к стене, где он ненадолго прилег рядом с ободранным табуретом. Ошарашенно поднялся. Видимо, гудело в башке. Беспомощно присел на гнилую табуретку и спросил:

— Что тебе надо, Сырцов?

* * *

— Так что тебе надо, Дашка? — отхлебнув кофейку, спросила Анна. Она уговорила-таки гостью на кофе. Дарья тоже поднесла свою чашку к губам, но пить не стала, а лишь сымитировала глоток. Робко ответила:

— Я опять хочу петь, Аня, — будто повинилась.

— Ну и пой себе на здоровье, — пожала плечами Анна.

— Как? Миши-то нет. А сама я ничего не умею.

— Тоже мне — проблема! Была бы шея, а хомут всегда найдется. В конторе-то у него наверняка кой-какие людишки имеются.

— Не хочу я с ними.

— Тогда новых найди. Только свистни — прибегут.

— И новых не хочу.

— Так чего же ты хочешь? — Анна потихоньку раздражалась.

— Я хочу, как ты! — отчаянно ляпнула Дарья, но, поняв некую двусмысленность своего восклицания, быстренько поправилась: — Не петь, конечно. Как ты, спеть никто не может.

— Хорошо, когда люди правду говорят, — перебила Анна. — Правду всегда приятно слышать. Продолжай в том же духе.

— Я хочу быть независимой, как ты. Чтобы мной не манипулировали те, для которых главное — бабки. Я хочу петь там, где хочу петь, я хочу петь тем, кому хочу петь, я хочу петь то, что хочу петь. И хочу зарабатывать столько, сколько заработала, а не столько, сколько откинет мне очередной Миша.

— Многого хочешь, — усмехнулась Анна. — Кто же такого не хочет? Но не получается, Дарья.

— У тебя же получается…

— Если бы… — печально сказала Анна. — Чаще всего я пою не то, что хочу, а то, что хотят другие. Публика, устроители гастролей. Они не требуют, нет, но вкусы-то известны, а я сдаюсь…

— Но ты ведь всегда можешь настоять на своем.

— Могу. — Анна допила кофе и поставила чашку на блюдце. — Но не настаиваю.

— Почему?

— Потому что я хочу быть хорошей для всех. От этого все хороши со мной. И становится приятно и комфортно жить. — Анна говорила с истеричной горечью.

Дарья для приличия помолчала, сочувствующе глядя на закуривавшую Анну. Дождалась, когда та сделала первую глубокую затяжку, и задала вопрос. О себе, естественно, как всякий истинный артист:

— Что же мне делать, Аня?

Анна выпустила дым через сморщившийся от улыбки нос и покровительственно успокоила: